Шрифт:
В круг застенчивой молитвы вышел батюшка из битвы: глаз – как раненная птица, горло – как расстроенный рояль, в сердце память и печаль, в голове дорога к раю, дух – как Волга вертикален, сам приземист – как пенек, на корягу он похож.
Вот он сел, заговорил, помолился и застыл; кликнул он медведя, сокола и волка – всем сказал он по словечку, и умчался в чащу леса.
С тех пор Серафимов проговор нависает, как топор.
«Не ходи порой ночной в чащу леса на постой, травы красные не рви, тени пришлые не жги, не женись весенним днем, дуй на воду и в кусты, утром-вечером не лги, тело девичье крести, день последний впереди, очень сильно не грусти, Святым Духом дорожи».
Огонь в груди горит – как глаз рассвета.
Лебеди души моей, запряженные цугом, тащат карету памяти.
Телу души моей, ах, телу души моей многое неподвластно – впереди и позади, сверху, снизу и кругом, цугом, разом и крестом, в детстве, старости и летом, осенью, зимой, с рассветом, всюду, разом и везде, в желтой огненной листве.
Под небесное кажденье свыше – оглашенных позовут, посвященных назовут, всех на свете призовут.
Внешне всё остается недвижным.
Внешне всё продолжает оставаться недвижным.
Внешне всё продолжает быть недвижным.
Внешне всё недвижно.
2000