И после ужина, когда Стяжаев с Упендрой уходили на свалку, он не мог позволить себе даже кратковременной передышки. Оставалась еще масса дел. Нужно было вывезти скопившийся за день строительный мусор, произвести учет на складе, отключить на ночь лифты и подъемники, настроить осветительную систему, наконец, привести в исходное положение тележки автомобилей, которых было уже не меньше сотни и с каждым днем все прибавлялось. Все шестнадцать ножек стола, дивана и обоих стульев были опутаны густой паутиной бескатушечного транспорта. В дополнение к этому, в местах, свободных от мебели, Стяжаеву было дано задание вбить толстые гвозди с промежутком в тридцать — сорок сантиметров, и теперь даже в эти, недоступные прежде места стали регулярно прибывать автомобили.

12. Даже по ночам Чемодаса не знал покоя. Он коротал время в беседке, ведя наблюдение и составляя список закупок на завтра. При этом его то и дело так и подбрасывало на месте — это независимо от его воли рождался очередной невероятно смелый замысел, — и сущей пыткой было оставаться до утра в бездействии, видя, как этот замысел, буквально на глазах теряя новизну, тускнеет и умирает, не успев осуществиться. Чемодаса терпел эту пытку только из сострадания к несчастному старику с нижнего этажа, которому, как объяснил Стяжаев, из-за редкой ушной болезни было категорически противопоказано пользоваться берушами.

Идеи, что называется, наступали друг другу на пятки. Не успело завершиться строительство крытого перехода со стола на книжную полку, как родилась идея канатной дороги, и переход пришлось разобрать. А сколько пришлось повозиться с мельницей для перемалывания сахарного песку! Чемодаса никак не хотел отказаться от этой затеи.

— Уж кто-кто, а я заработал себе право получать полноценные продукты, — заявил он. — Эти кристаллы — тверже камня. А у меня, к счастью, еще все зубы целы, и я пока не собираюсь с ними расставаться.

— А ты пей внакладку, и зубы не пострадают, — посоветовал Упендра.

— Завидую тем, у кого одна забота — убить время, — усмехнулся Чемодаса. — Можно хоть целую вечность мечтать над блюдцем, дожидаясь, пока сахар растворится. А у меня время не терпит.

И вот, наконец, все технические трудности были преодолены, и первая порция еще горячей сахарной пудры поступила на стол.

Если бы хоть одна живая душа разделила с Чемодасой этот праздник! («Если бы хоть кто-то ценил!» — восклицал он обычно в подобных случаях).

Упендру событие оставило равнодушным, так как он, по своей старой, еще чемоданной привычке, вообще не употреблял ни сахара, ни заварки. А Коллекционер не нашел ничего лучшего, как в самый неподходящий момент включить вентилятор. Сладкая пыль взметнулась в воздух, запорошила всем глаза и заставила чихать. Но в то время, пока Коллекционер и Упендра чихали просто так, бездумно, даже не помышляя ни о чем дельном, Чемодаса, чихая, постиг важную истину. Он со всей очевидностью осознал, что механическая мельница, приводимая в действие посредством системы колес и приводных ремней, присоединенных к оверлоку — это вчерашний день, и что надо не теряя ни секунды приступать к строительству ветряной.

Конечно, Коллекционер и Упендра могли бы больше помогать ему, если бы только захотели. Но вместо этого они оправдывали свои бесконечные прогулки тем, что, якобы, «старались ему не мешать». На самом же деле это был лишь благовидный предлог, чтобы отлынивать от работы. Им-то самим прогулки явно пошли на пользу. Стяжаев стал увереннее держаться, избавился от бессонницы, во сне больше не метался, не вскрикивал и не скрипел зубами, а из-за стола вставал с таким видом, словно готов был съесть второй бутерброд. Впрочем, на него Чемодаса и не таил обиды. Все-таки он, при всей своей природной медлительности, неплохо справлялся со снабженческими функциями. Другое дело — Упендра. «О, этот ничего просто так не делает! — думал Чемодаса. — Твердит, что у него бессонница, но я-то знаю, как он спит. Его из пушки не разбудишь. Если у него когда и была бессонница, то разве что во сне. А на прогулки ходит ясно с какой целью — повлиять на соседа и заставить его плясать под свою дудку».

На самом же деле Упендра нашел в Коллекционере то, о чем давным-давно мечтал — вдумчивого слушателя.

13. — … Кстати, пока тебя не было, я сочинил сказку. О светлячке.

— Я помню, ты говорил.

— Неужели? И даже рассказывал?

— Нет, еще не рассказывал, только начал.

— Тогда, если позволишь, я расскажу, пока не забыл. Жил-был один светлячок, маленький-маленький. Но при этом очень привлекательный. Он всех привлекал своими прекрасными качествами — умом, красотой и так далее. Словом, был интересный собеседник, умел как никто оказать влияние и приобрести друзей — ну, сам понимаешь. И вот как-то раз его заметила одна далекая-далекая звезда. Обрати внимание: не просто далекая, а далекая-далекая. Я вообще люблю повторы, без них произведение становится каким-то куцым. Или вот еще, есть писатели, которые почему-то избегают таких слов, как «казалось», «словно», «как будто», «быть может». Я считаю, что они этим только обедняют свой талант. Читателю сразу видно, что у них просто не хватает воображения. Кстати, я сегодня, пока ты был на работе, сочинил одну талантливую вещь. Про светлячка… Ах, да! На чем я остановился?

— Ты остановился на том, то светлячка заметила далекая-далекая звезда.

— Заметь, не просто светлячка, а маленького-маленького светлячка. Это не только поэтическое место. Это важно для развития сюжета, что светлячок был маленький-маленький, а звезда далекая-далекая. Понимаешь, пока она была далеко, она тоже казалась маленькой, в этом-то все и дело. И, на что еще советую обратить внимание, этот светлячок был очень привлекательный. Об этом говорится в самом начале. У него были такие качества, что он буквально притягивал к себе окружающих. Где бы он ни появился, все смотрели только на него, только его и слушали, а когда он уходил, то только о нем и говорили. И вот однажды его заметила одна далекая-далекая звезда — ну, в общем, та самая. Конечно, он ей сразу понравился, и она, как это у них водится, давай ему подмигивать. А он — возьми и тоже ей подмигни. Он-то думал, что она нормального размера.