Шрифт:
Сегодня Удайсё облачен в носи, и невозможно оторвать глаз от его высокой, статной фигуры.
– Ах, но может ли кто-нибудь сравниться с нашим покойным господином? – вздыхает одна из дам. – Он был так добр, так приветлив. А сколько в нем было благородства и изящества!
– Но ведь и господину Удайсё нет равных, – возражает другая. – Стоит только взглянуть на его мужественное лицо, стройный стан. В целом свете не найдешь мужа прекраснее. Раз уж так случилось, почему бы ему не позаботиться о нас?
– На могиле военачальника зазеленели травы… [75] – произносит Удайсё.
А ведь не так уж много времени прошло и с того дня… [76] Да, в нашем мире всегда есть причины для печали. Вот и теперь – и знатные вельможи, и бедные простолюдины оплакивали безвременно ушедшего мужа, и не было никого, кто не скорбел бы о нем. Но, увы…
Человек многоталантливый, Уэмон-но ками обладал еще и на редкость чувствительным сердцем, поэтому его кончина опечалила даже тех, кто, казалось бы, никак не был с ним связан: мелких чиновников, престарелых придворных дам… А о Государе и говорить нечего: каждый раз, когда во Дворце музицировали, он с чувством невосполнимой утраты вспоминал ушедшего. Да и остальные то и дело повторяли: «Ах, был бы жив Уэмон-но ками!»
75
На могиле военачальника... – Югири цитирует стихотворение Ки-но Аримаса, сложенное на смерть Фудзивара Ясутада: «В небеса я не верю, не верю и в праведников. / На могиле военачальника захвачены осенью травы». При этом он меняет заключительную строку, поскольку упоминать об осени в начале лета неуместно.
76
А ведь не так уж много времени... – Фудзивара Ясутада скончался в возрасте 47 лет на Седьмую луну 936 г.
Гэндзи тоже грустил и тосковал невыразимо, дни и луны сменяли друг друга, а он все не мог забыть. Прелестное дитя, единственная память об ушедшем, было ему утешением в горе, но, увы, никто и не подозревал…
К осени младенец начал ползать [77] . Был он необычайно мил, и, полюбив его, Гэндзи часто играл с ним, брал на руки…
Флейта
77
К осени младенец начал ползать... – В большинстве списков романа глава кончается этой фразой.
Гэндзи (бывший министр, господин с Шестой линии), 49 лет
Гон-дайнагон, Уэмон-но ками (Касиваги), – сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)
Младенец, мальчик (Каору), 2 года, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)
Вышедший в отставку министр (То-но тюдзё) – брат Аои, первой супруги Гэндзи, отец покойного Уэмон-но ками
Принцесса с Первой линии, Вторая принцесса (Отиба), – дочь имп. Судзаку, супруга покойного Уэмон-но ками (Касиваги)
Удайсё (Югири), 28 лет, – сын Гэндзи и Аои
Государь-монах (имп. Судзаку) – сын имп. Кирицубо, старший брат Гэндзи
Третья принцесса, Вступившая на Путь принцесса (Сан-но мия), – дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи
Супруга Удайсё (Кумои-но кари), 30 лет, – дочь Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё)
Нёго из павильона Павлоний (имп-ца Акаси), 21 год, – дочь Гэндзи и госпожи Акаси
Третий принц (принц Ниоу) – сын нёго Акаси и государя Киндзё, внук Гэндзи
Второй принц – сын государя Киндзё и нёго Акаси, внук Гэндзи
Безвременная кончина Гон-дайнагона глубоко опечалила многих. Люди предавались скорби, не в силах примириться с этой утратой. Министр с Шестой линии, неизменно сетовавший на то, что из мира один за другим уходят самые достойные люди, тоже впал в уныние. Он был привязан к ушедшему, часто бывавшему в его доме, и хотя ему так и не удалось изгладить в своем сердце некоторые неприятные воспоминания… Когда в память об ушедшем читались священные сутры, Гэндзи лично одарил монахов, принимавших участие в церемонии. Затем, как видно из жалости к неразумному младенцу, особо пожертвовал еще сто рё золота, никому не открыв тайных своих побуждений.
Нетрудно себе представить, как велика была признательность Вышедшего в отставку министра. Разумеется, он и ведать не ведал… Удайсё тоже сделал богатые пожертвования и сам принял участие в подготовке поминальных служб. В те дни он был особенно внимателен к принцессе с Первой линии. Даже родные братья Гон-дайнагона не могли сделать большего. Отец и мать покойного, не ожидавшие ничего подобного, не знали, как и благодарить его. Все эти посмертные почести, говорящие о том, сколь велико было значение Гон-дайнагона в мире, заставили их с новой остротой осознать невосполнимость своей утраты.
Государь-монах кручинился, думая о том, что судьбы обеих его дочерей складываются вовсе не так, как ему хотелось. Вторая принцесса, о неудачливости которой уже начинали поговаривать, влачила дни в тоскливом одиночестве. Третья, приняв постриг, окончательно лишила себя возможности жить обычной для женщины жизнью. Однако, как ни велико было разочарование, он крепился, не желая смущать свое сердце воспоминаниями о мире, им оставленном. Верша привычные обряды, Государь беспрестанно обращался мыслями к любимой дочери: «Быть может, и она в этот миг…» С того дня, как Третья принцесса переменила обличье, он часто писал к ней, причем довольно было самого незначительного повода.