Шрифт:
Шагах в двухстах от их лагеря, на противоположном берегу заводи Конан обнаружил круглое отверстие у подножья скалы, нечто среднее между большой норой и маленькой пещерой. По доносившейся вони было ясно, что там жил какой-то зверь. Но какой? Следов возле норы не было, обглоданных костей и помета — тоже. Вернее, след был, но странный: казалось, что в нору волоком затаскивали кого-то тяжелого. Приглядевшись внимательней, Конан обнаружил несколько клочков шерсти, белесо-серой и жесткой. Понюхав ее, киммериец отметил, что такого запаха не встречал ни у одного зверя: он был резким, таким острым, что от него першило в горле.
Какое-то время Конан постоял, прислушиваясь: не донесется ли из норы голос ее хозяина или хозяев, Но все было тихо. Киммериец вернулся к костру.
Шумри сидел у огня с видом обиженного ребенка. Заводь эта ему решительно не нравилась, но никогда он не мог переспорить или переубедить своего спутника!
— Дежурить все-таки придется, — объявил Конан. — Невдалеке я приметил одну норку — и, судя по размерам, хозяин ее далеко не маленький. Клянусь Кромом, я не смог определить, что же он такое. Но пахнет на редкость мерзко.
Киммериец наломал побольше веток кустарника, чтобы хватило скармливать огню на всю ночь, и растянулся на шкуре.
— Ты не стесняйся, буди меня сразу, как что-нибудь почуешь или увидишь, — пробормотал он, засыпая. — Огонь… огонь пусть горит посильнее…
Шумри вздохнул. Он мог бы сказать, что твари, подобные кричащей рыбе или лопочущей птице, вряд ли боятся простого огня, но не стал спорить — все равно это было бесполезно.
Ночь была странно тихой. Ни всплеска рыб, ни посвиста птиц, ни гудения ночных насекомых. От этой тишины в голове зарождались самые тревожные мысли. Чтобы отогнать от себя страх и ни о чем не думать, Шумри применил свой обычный способ: стал негромко напевать, раскачиваясь и не сводя взгляда с причудливого танца огня. Разбудить своим пением Конана он не опасался, сон у того был крепкий. Слова приходили сами собой.
Средь душной тьмы, в лесу чужом, под небом злым и страннымОгонь веселым языком зализывал мне раны.Мой пес огонь, мой брат огонь, приятель красно-рыжий.Бродяга вечный, как и я, и никого нет ближе.Странные звуки заставили Шумри оборвать песню. Ему показалось, что кто-то поет вместе с ним, подпевает ему. С ужасом он осознал, что тишина кончилась. Но не всплесками рыб, свистом птиц или жужжанием насекомых была наполнена ночь: казалось, сотни невидимых одушевленных существ разом заговорили, зашептали, запричитали на всевозможных языках.
Самое удивительное было в том, что звуки раздавались не в пространстве, а внутри него, под черепным сводом, В первый момент немедиец решил, что от перенесенных испытаний лишился рассудка. Но нет, мысль его работала так же легко и четко, что и всегда. Не разбудить ли Конана? Посмотрев на распростертую в безмятежном сне фигуру варвара, он отказался от этой мысли. Если звуки только в голове Шумри, Конан лишь посмеется над ним или, того хуже, обольет ему темя холодной водой, как поступают обычно с буйно помешанными. Если же и киммериец услышит их… то что он может сделать? Бесплотные существа не проткнешь мечом, не пригвоздишь стрелами, не заставишь утихнуть с помощью каменного топора… Пусть Конан спит. Пока спит. Возможно, дальше будет еще страшнее…
Голоса бормотали и шептали на разных языках, Многое Шумри понимал. Он знал немало хайборийских наречий, к тому же перенял основные туземные слова от племен Ба-Лууун и Леопарда. Постепенно в этом многоголосом кошмаре он стал улавливать некую логику.
Высокий детский голосок продолжал мелодию его песни, вплетая свои непонятные слова:
«…Огонь… ластело покота… мне раны-раны-раны… Брат рыжий… ундио илла… зализы… лесотаны…»
Грубый, рокочущий бас повторял: «…Двое, двое, двое… хватит надолго… Двое…»
«Боль! Боль! Спина! — вскрикивал третий, и голос его, возмущенно-жалобный, напомнил Шумри вопли убитой Конаном рыбы. — Новое тело! Тело! Большое тело!»
«Будите Пха! Пха! — приказывал пронзительный женский голос, дрожащий от жуткого нетерпения. — Где Пха?!»
«Пха вышел, вышел, вышел, — рокотал бас. — Ждем Пха, ждем Пха…»
Голова немедийца раскалывалась. Он дошел до берега, окунул ее в воду, встряхнулся как собака. Но легче не стадо.
«Мокрый, мокрый, мокрый! — скулил детский голосок. — Мокрый — мой! Мокрый — мой!..»
«Мой! Мой! Мой!» — трещало на всех голосах.
«Мой — большой! Мой — большой! Спина, спина, спина!..»
Слово «Пха» все чаще звучало в визгах, шепотах и поскуливаниях. По всему чувствовалось, что Пха уже близко. Немедиец приготовился к встрече.
Он пересел поближе к спящему Конану, приготовил два каменных топора, проверил, на месте ли кинжал. Кинжал был на месте, равно как и меч варвара, лежавший, как обычно, рядом с ним на шкуре.
О появлении Пха прежде всего возвестил запах. Резкий, удушливый, он острой волной ударил из тьмы. Одновременно с этим голоса в голове Шумри взорвались радостными воплями, визгами и попискиваниями.