Известно, что кукушка для продления своего рода подбрасывает яйца в гнезда мелких насекомоядных птиц, и те, движимые родительской заботой о потомстве, выкармливают подкидыша. Но всегда ли так безропотно птицы воспринимают эти повороты судьбы? Оказывается, нет. Некоторые довольно быстро распознают подвох и всеми способами избавляются от навязываемого им воспитания чужого потомства.

В долину Урала кукушка прилетает в начале мая, когда большинство варакушек, с которыми у нее имеются гнездовые связи, уже сидят на кладках или выкармливают птенцов. Но часть гнезд разоряют хищники, и тогда варакушки приступают к повторному гнездованию. Вот такие птицы, а также те, что уже успешно вырастили потомство и начинают второй цикл размножения, становятся объектом усиленного внимания кукушек. Существует мнение, что кукушка съедает предварительно одно яйцо хозяйки, чтобы и ее яйцо было окрашено так же. Но в долине Урала, по нашим наблюдениям, кукушки никогда так не поступали, поскольку во всех случаях количество яиц, отложенных варакушками, оставалось неизменным, а яйца кукушки, даже отложенные в гнезда других видов пернатых, все-таки оставались схожими с варакушкиными, отличаясь лишь размерами и большим весом.

Обычно подкладка происходила уже при снесении яиц хозяйкой. И только однажды кукушка подложила яйцо в гнездо, из которого накануне вылетели птенцы. Из четырнадцати гнезд, в которых побывали кукушки, варакушки приняли кукушачье яйцо только в четырех, а остальные выкатывали за борт гнезда, и даже наше вмешательство с повторным водворением яиц на место не давало результатов — птицы настойчиво избавлялись от них. Как выяснилось при помощи цветного мечения птиц и тщательных наблюдений за гнездами, выкатывают яйца кукушки лишь взрослые варакушки, уже, видимо, наученные горьким опытом, тогда как молодые остаются одураченными и воспитывают кукушат.

Утром одного из майских дней, проводя наблюдения в Кызылкумах за джеком, или дрофой-красоткой, мы отметили необычную картину в поведении этой птицы. Оттоковав в прохладное время суток, самцы часа через два-три после восхода солнца, когда прогреваемый воздух начинает струиться, кормятся, а затем, как правило, залегают на излюбленном бугорке с хорошим обзором местности.

Но в тот день начавшая было кормиться птица вдруг резво побежала и, преодолев без остановки двести метров, распустила контрастное черно-белое оперение и в токовом угаре начала приближаться к кустикам полыни. Среди них мы вскоре обнаружили лисицу, которая, заинтересовавшись джеком, направилась в его сторону. В момент, когда между ними осталось не менее пятидесяти метров, джек, сложив оперение, залег и благодаря покровительственной окраске буквально растворился на месте. Сбитая с толку лиса проскочила мимо и стала удаляться, а он, отпустив ее подальше, вдруг снова возник в своем великолепии и начал двигаться вдоль небольшой гряды. Рыжая, опять не устояв перед соблазном, остановилась и небольшими пробежками стала скрадывать птицу. А джек усердствовал, особенно в момент, когда плутовка, используя складки местности, исчезала на какое-то время. Вот так, как бы поддразнивая лису в течение полутора часов, джек вместе со своим врагом удалились от нас настолько, что стали неразличимы даже в полевой бинокль. Но, придя сюда на другой день, мы увидели джека целым и невредимым.

Проанализировав этот и подобные случаи, когда птица в момент явной для нее опасности принималась усиленно токовать, мы пришли к выводу, что самец, рискуя собой, старался привлечь внимание врагов и постепенно увести их в сторону, давая возможность самке спокойно насиживать кладку.

Как-то в майский теплый вечер самцы джека один за другим без видимых на то, казалось бы, причин прекратили токовать и залегли. Но мы уже знали — появилась реальная угроза. И действительно, вскоре с огромной высоты на равнину начали опускаться грифы, и в течение часа около павшей овцы собралась компания из пятнадцати птиц. В это же время поблизости от нас появился крадущийся джек, который при коротких остановках то и дело выставлял, словно перископ, шею с небольшой головкой и, осмотревшись, продолжал удаляться от грифов. Над этой же равниной, как маленькие планеры, летали зеленые щурки, периодически присаживаясь на редкие прошлогодние стебли вонючей ферулы.

И вот одна вдруг приземлилась на голову застывшего джека. Птица от неожиданности дернула головой, сбросила «седока», а щурка, не поняв, в чем дело, снова было хотела сесть на понравившуюся присаду. Возмущению самца не было предела. Взъерошив оперение и распустив крылья, он принял позу угрозы и сделал броски в направлении щурки — один, другой... Та, описав полукруг, поняла свою ошибку и спокойно улетела. А джек, подавив возмущение, двинулся дальше, маскируясь и не спуская глаз с пирующих грифов, представлявших несравненно большую опасность.

В апреле 1985 года, петляя на машине по кромке Кызылкумов, мы наконец выехали к интересующей нас скважине. Из земли, полуизъеденная ржавчиной и обросшая слизью водорослей, торчала трехметровая труба, из горловины которой низвергались водяные струи. Над ними парило облачко — значит, вода теплая. И действительно, температура ее была не менее сорока градусов. Журчащий ручеек, пробивший себе дорогу к подножью бархана, образовал небольшое озерцо. То ли из-за сезонного колебания уровня, то ли по другой причине тростником и кугой заросла лишь середина водоема, а края кольцом на пять-шесть метров оставались чистыми. Вода, да к тому же еще и теплая, привлекла, сюда массу зеленых жаб — этих удивительно приспособленных животных. Несмотря на то, что была только середина апреля, они, видимо, давно уже приступили к размножению, и их напоминающее рыбок потомство самого разнообразного возраста усеяло дно. Особенно много головастиков оказалось в тростниках.

Несколько остывший ручеек в месте впадения в озерцо образовал своеобразную дельту, по которой, попискивая, сновали десятка полтора куличков, пара скворцов, да стайка белых трясогузок. По краю тростников то и дело шныряли черные с яркокрасной бляшкой во лбу камышницы и их ближайшие мелкие родственники — курочки-крошки. Обойдя водоем, я обратил внимание на доверчивость птиц и их явное нежелание покинуть облюбованное место. Взяв фоторужье, я устроился поблизости от небольшой купы куги и вскоре заснял птиц, а затем, пронаблюдав за ними, понял и причину их концентрации. Медленно продвигаясь по стеблям горизонтально лежащего тростника, курочки время от времени замирали, неуловимым движением выхватывали из воды что-то мелкое и, тряхнув головой, съедали. Присмотревшись, я понял, что добычу составляли головастики. Но не только курочки и кулики, а даже трясогузки и скворцы тоже ловили легкую добычу. Таким образом, жабы приспособились, используя теплую воду, к более раннему размножению, а птицы — к несвойственной им, но зато обильной и легкодоступной пище.

Недалеко от Алма-Аты в один из январских дней после смягчения морозов отправились мы на небольшую речку попытать рыбацкого счастья. По пути свернули к одному из незамерзающих ручьев, чтобы наловить мальков, на которых, согласно рыбацкой молве, особенно хорошо идет судак.

Вокруг нас простиралась заснеженная целина. Относительно неглубокий слой снега еще не слежался и, слегка похрустывая, легко рассыпался под ногами. И вдруг (уж не померещилось ли?) сквозь хруст снега слышу... лягушачье кваканье! Резко поворачиваюсь к идущему сзади товарищу и ловлю его такой же недоуменный взгляд. А тем временем метрах в тридцати от нас лягушка снова подала голос.