Обвинение в том, что тамплиеры отказывались исповедоваться кому-либо кроме капелланов ордена, было лишено оснований, что доказывают свидетельства францисканцев Лериды. [526]

Инквизиторы, действовавшие в Англии, докопались до еретического высказывания Джона Мойе, прецептора Дуксворта: один свидетель, монах-августинец, вспомнил о том, что слышал, как тот отрицал бессмертие души. [527] Один тамплиер из ста сорока!

Обвинители сосредоточили большую часть своих вопросов на проблеме отречения от Христа и плевков на изображение крести. Большинство тамплиеров призналось, что было вынуждено совершить подобные действия, но лишь против воли, как, например, Эть-ен де Труа, принятый Гуго де Пейро около 1297 г. и услышавший от него «приказание отвергнуть апостолов и всех святых рая». Аббат Петель, ссылаясь на это свидетельство, видит здесь не более чем шутку, своего рода розыгрыш с целью испытать будущего члена ордена. Он рассказывает, что после церемонии тамплиеры, смеясь, советовали запуганному новичку: «Беги на исповедь, дурень». [528] Розыгрыши в то время действительно практиковались: госпитальеры Акры переодевали кандидата и под звуки труб и барабанов тащили его в купальню при гостинице ордена, но в 1270 г. это было запрещено. [529] В том же смысле можно сослаться на вопрос инквизитора к тамплиеру: не было ли это способом проверить вас? Если бы вы отказались, разве не отправили бы вас в Святую землю скорее? Еще одно свидетельство: Бертран Гуаш, допрошенный на Родосе, рассказал, что был принят в орден в Сидоне, в Сирии. Когда его попросили отречься от Христа, неожданное нападение мусульман на город вынудило прервать церемонию и вступить в бой. По возвращении прецептор сказал ему, что ничего говорить не нужно и речь шла всего лишь о шутке и проверке. [530]

Шутка сомнительного качества? Или обряд инициации? Возможно, перед нами символический ритуал, смысл которого был утрачен (воспоминание об отрекшемся от Христа св. Петре? [531] ). В таком ключе можно истолковать признание Жофрруа де Шарне:

Что касается Гуго де Пейро, то он заявил, что, принимая новых членов, он следовал обычаю отречения и плевка, потому что «так полагалось в соответствии с уставом ордена» (р. 41). Не являются ли эти противоречия (не будем забывать о пытках!) намеком на выхолощенный ритуал, утративший свое значение?

Перейдем к чертам сходства с учением катаров, которые обычно объясняют контактами с Востоком. Религия катаров, как известно, имела источником восточное манихейство, и нередко ответственность за его перенос на Запад возлагается на крестоносцев. Но влияние катаров могло проникнуть в орден Храма и другим путем, в ХIII в. Искоренение этой ереси имело непредвиденные последствия: многие подозреваемые были отправлены в Святую землю, чтобы искупить свои грехи. Именно там они могли заразить орден оими взглядами. Вступить в него было сравнительно нетрудно. Дажке в Лангедоке, где гонения были особенно суровыми, катары или просто люди, боявшиеся обвинения в принадлежности к секте, могли вступить в орден из предосторожности. Но почему же замешанными оказались только тамплиеры? А как же госпитальеры и тевтонские рыцари? На катарском юге орден Храма поддерживал скорее крестоносцев с севера, чем еретиков. Может быть, не зря говорили, что ненависть Ногаре к ордену Храма объясняется тем фактом, что дед этого «богомила» (по выражению Бонифация VIII) умер как еретик на костре, зажженном тамплиерами?

Однако в конце столетия произошли изменения. Недавнее исследование показало, что в Лангедоке эта ересь, хотя и являвшаяся объектом яростной борьбы семьюдесятью годами ранее, не только не исчезла полностью, но даже привлекла на свою сторону несколько семей из крестоносной знати — тех самых баронов с севера, которые пришли вместе с Симоном де Монфором и осели на юге. [532] Если катарское влияние имело место, то его лучше объяснять тем, что орден Храма набирал людей в основном из среды мелкой и средней знати (см. указания в картулярии Дузана). В Лангедоке этот слой был тень восприимчив к учению катаров. Это могло сказаться на ордене Храма, но не только на нем: в этом вопросе, как и во многих других, я отказываюсь как-то особенно выделять орден Храма. Короче говоря, отдельные случаи ереси могли иметь место, но орден в целом еретическим не был. Даже Климент V так не думал. [533] Жак де Моле в своих показаниях, данных 28 ноября 1309 г., имел полное право защищать ортодоксальность ордена и торжественно подтвердитьсвою приверженность католической вере. Заблуждения тамшлиеров в вероучительных вопросах были связаны с образом действия, а не веры. Впрочем, последним аргументом в споре на тему, превратился ли орден Храма в религиозную секту, мог бы стать брат-тамплиер, умерший за свою веру подобно катарам или последователям Дольчино. Однако пятьдесят четыре храмовника, сожженные в 1310 г., Моле и Шарне умерли за католичество. [534]

Что касается идолопоклонства и почитания головы, то нижеследующая краткая история должна побудить нас к недоверию: Гильом д'Арабле, бывший королевский милостынщик, дал столь точное описание этой головы, что комиссия по расследованию потребовала взять под охрану имущество ордена в Париже, чтобы ее найти, — это оказался серебряный реликварий в виде головы! [535]

Остаются связи с исламом, отрицать которые было бы бессмысленно. Два столетия войны с неверными на Востоке оставили свои следы. В своих владениях в Сирии-Палестине и Испании тамплиеры использовали мусульманскую рабочую силу, причем часто это были рабы. Они заключали соглашения на их счет, а стало быть, вынуждены были разработать дипломатию, приспособленную к обычаям мусульманского мира. Они содержали сеть тайных осведомителей (Гильом де Боже). И в этом опять не было ничего необычного: госпитальеры и местные бароны действовали точно так же.

Я уже показал то непонимание, которое люди Запада обнаруживали в вопросах восточной политики. Для них латиняне Святой земли были пособниками сарацин. Впоследствии даже некий ирландский тамплиер объяснил непопулярность ордена его взаимопониманием с мусульманами. [536] Показателен разговор, произошедший между Но-гаре и Моле 28 ноября 1309 г.: Ногаре…

Это очень интересный текст, поскольку здесь можно видеть всю пропасть, разделявшую латинян Востока и крестоносцев и заметную даже внутри самого ордена Храма. В нем шло постоянное обновление. Отметим злонамеренность Ногаре: в «Хрониках Сен-Дени» нет и намека на то, о чем он рассказывает.

Вполне понятно, каким образом обвинение сумело воспользоваться непопулярностью этих действий ордена, чтобы предположить наличие еще более тесной связи с исламом, если не тайного перехода в мусульманскую веру. Каких только рискованных умозаключений не родилось на этот счет! Я уже упоминал о проблеме, связанной с отношениями с сектой ассассинов и, шире, с отношениями между христианами и мусульманами. Я вернусь к ней только для того, чтобы уточнить, что все досужие вымыслы по поводу догматического «взаимовлияния» между тамплиерами и мусульманами не имеют под собой основания. Реакция Моле на измышления Ногаре подтверждает то, что нам и так хорошо известно: циркуляция людей в ордене была слишком быстрой, чтобы дать шанс хоть малейшему «взаимовлиянию». Этьен де Труа, принятый в орден в 1297 г., говорит в своих показаниях, что он присутствовал на капитуле в Париже (вероятно, около 1300 г.): «На этом капитуле было решено послать за море триста братьев».

Если у ордена Храма действительно были особые связи с исламом, то почему Саладин, Бейбарс, Калаун, аль-Ашраф неукоснительно приказывали убивать пленных тамплиеров и госпитальеров? Нет, тамплиеры были передовым отрядом христианского наступления на ислам, а не Троянским конем ислама в христианском мире.

Это обвинение не было новым. Парадоксальным образом, одним из первых его высказал император Фридрих II, хорошо известный своими дружескими отношениями с султаном и шокировавший даже мусульманский мир своими кощунствами в адрес христианства, когда отправился к Гробу Господню. Матвей Парижский, естественно, принялся распространять это обвинение в предательстве, запущенное Фридрихом II в связи с падением Газы в 1240 г. Ногаре не пришлось слишком долго искать свои аргументы.