— Да! — подтвердила Надежда Михайловна. — Откуда вы так хорошо знаете русский язык? Вы были в России?

— Нет! — Вернер покачал головой. — В России я, к сожалению, не был. Я специально изучил русский язык, чтобы читать в подлиннике Ленина… У этого грузного человека шрам начинается около носа и идет к уху?

— И поперек большого шрама есть три маленьких, белых, — выкрикнула Наташа.

— Да! — удивленно подтвердила Надежда Михайловна.

— Это Шванке! — воскликнул Коля.

— Штурмбанфюрер Шванке! — подтвердил Ганс Вернер.

— Будем считать, что личность главаря вервольфовцев установлена, — проговорил подполковник. — Но не будем отвлекаться… Надежде Михайловне нельзя сейчас переутомляться… Продолжайте, пожалуйста!

— Все с той же ухмылкой главарь вервольфовцев сказал мне, что у них есть раненый, который нуждается в моей помощи. И сослался на гуманный долг врача, на клятву Гиппократа… Я осмотрела раненого. Это — молодой мужчина. Одна пуля засела у него в правом легком, другая — в плече. Я извлекла эти пули. Операция прошла успешно. Но после нее, когда я убедилась, что непосредственной опасности для жизни раненого нет, у меня состоялся бурный разговор с главарем. Я заявила, что отказываюсь лечить раненого, если его не доставят немедленно в наш госпиталь и не отпустят меня. Главарь вервольфовцев разъярился, стал угрожать мне, трясти перед моим лицом своими руками убийцы. Но я не уступала ему. Тогда… Тогда меня потащили по какому-то длинному коридору, затем вверх по лестнице и, наконец, заперли в каменную клетку. Там было очень холодно и душно. Мне казалось, что камень пьет из меня жизнь. Я не помню, сколько я там пробыла… Знаю только, что ко мне три раза приходили какие-то люди и спрашивали, согласна ли я лечить их раненого. Я не соглашалась. И они снова запирали меня в каменном гробу…

Лицо Надежды Михайловны побледнело, и в глазах появилось выражение боли.

— Ладно, хватит, дорогая Надежда Михайловна, — сказал подполковник. — Давайте выпьем чаю… Хотите горячего, крепкого чаю?

— Спасибо, Юрий Юрьевич, — Надежда Михайловна прикрыла глаза подрагивающей ладонью. — Я что-то плохо чувствую себя. Пойду лягу… Ребята, проводите меня вниз.

— Разрешите мне помочь вам, дорогой мой доктор, — ласково предложил подполковник.

Он сильной рукой помог Надежде Михайловне подняться с кресла, осторожно и бережно вывел ее из комнаты.

Было уже темно, когда в коридоре раздались шаги. В дверях показался строгий, подтянутый лейтенант Серков.

— Товарищ подполковник! По вашему приказанию задержанный немецкий гражданин Фридрих Шперлинг доставлен, — доложил он.

Ганс Вернер вскочил с кресла и отошел к окну. Подполковник Смирнов поднял усталые глаза от документов гестапо, которые он просматривал вместе с Вернером, и сказал:

— Понятно! Пусть арестованный подождет в коридоре… — Он подчеркнул слово “арестованный”.

Лейтенант подошел к столу.

— Что обнаружено при обыске?

— Ничего интересного, товарищ подполковник… — Лейтенант пожал плечами. — У Шперлинга обширная библиотека. Мы изъяли из нее с десяток книг об истории Тевтонского Рыцарского ордена. Мне пришлось просмотреть множество никому не нужных бумаг — копии различных частных писем, квитанции об уплате налогов и платы за электричество… Этот самый Шперлинг основательный бюрократ — он сохранил документы за добрых три десятка лет…

— Ясно. — Подполковник отодвинул в сторону одно из кресел, поставил на его место стул. — Садитесь в кресло, товарищ Вернер.

Ганс Вернер стоял у окна, вглядываясь в густеющие сумерки.

— Сейчас, товарищ подполковник, — тихо ответил он. — Очень тяжело, когда веришь человеку и обманываешься в нем.

— Понимаю… — Подполковник сел на свое место и поставил настольную лампу так, чтобы свет ее падал на человека, который сядет на стул. — Лейтенант, давайте сюда Фридриха Шперлинга.

Немец вошел в комнату, высоко вскинув голову, с видом рассерженного и обиженного человека. Тощий, в какой-то причудливой зеленой куртке со шнурами на груди, в шляпе с пером и с торчащими усами он напоминал барона Мюнхаузена.

— Здравствуйте, гражданин Шперлинг! Садитесь.

Подполковник указал на стул.

— О, это вы герр оберст?! — высоким голосом заговорил Шперлинг. — Очень хорошо! Я протестую! Я категорически протестую! С каких это пор советские военные власти ночами силой вытаскивают из постели старых, больных, ни в чем не повинных людей и арестовывают их?

Ганс Вернер резко повернулся и стал лицом к Шперлингу.

— О! Здесь мой старый и добрый друг бургомистр Ганс Вернер! — радостно воскликнул Шперлинг. — Здравствуй, Ганс!

Он протянул обе руки. Вернер заложил свои руки за спину и сухо ответил:

— Здравствуй, Фридрих.

— Садитесь, Фридрих Шперлинг! — Подполковник повысил голос. И немец испуганно плюхнулся на стул. — Скажите, Фридрих Шперлинг, признаете ли вы себя виновным в том, что состояли штатным осведомителем местного гестапо?

— Я? Осведомитель гестапо?! — старик всплеснул руками. — Какая нелепая гнусность! Это — абсурд! Я — и гестапо! В моем доме происходили заседания подпольного коммунистического комитета. Моя единственная дочь, моя Лотта, — коммунистка, и сейчас послана куда-то своей партией. Наконец, в моем доме месяц и восемь дней скрывался от преследований гестапо присутствующий здесь коммунист Ганс Вернер… Ганс! Скажи им! Скажи этим русским, что я говорю правду и только правду…