Одновременно с Таландье письмо Бакунина получил польский эмигрант в Лондоне В. Мрочковский. Отправитель обратился к нему с миленькой просьбой: «Ты был бы молодец и оказал бы нашему общему святому делу огромную услугу, если б тебе удалось выкрасть у Нечаева все украденные им бумаги и все его бумаги». [620] Воистину вор у вора во имя «общего святого дела» решил бумаги украсть, но чужими руками. Видимо, предложение Бакунина возмутило Мрочковского, завязалась переписка, главным объектом которой был Нечаев. 7 августа 1870 года в Лондон из Локарно понеслось очередное письмо. «Все, что я написал вам о Нечаеве, — пытался Бакунин объяснить Мрочковскому, — не выше, а ниже действительности. Да, он изменил и постоянно изменял нам в то время, как мы ему давали все и стояли за него горою. Да, он крал наши письма еще в прошлом году. — Да, он компрометировал нас, действуя от нашего имени без нашего ведома и согласия. — Да, он всегда лгал нам бессовестно. — Во всем этом я его уличил при О[зеро]ве, при Огареве, при Тате — и приведенный к невозможности отрицать моими доказательствами, знаете что он мне ответил? — Мы очень благодарны за все, что вы для нас сделали, но так как вы никогда не хотели отдаться нам совсем, говоря что у вас есть интерна[циональные] обязательства, мы хотели заручиться против вас на всякий случай. Для этого я считал себя вправе красть ваши письма, и считал себя обязанным сеять раздор между вами, потому что для нас не выгодно, чтобы помимо нас, кроме нас существовала такая крепкая связь. — Кто ж эти они? Прежде их было достаточно. Но после разгрома остались только Нечаев да С[еребренников] да еще два других человека за границею. Неудачи в России довели Нечаева до сумасшествия. Он стал делать глупость на глупости. — Все хитрости и обманы его впрочем шиты белыми нитками и обратились против него. — Он изолгался до глупости». [621]

Но даже если бы Мрочковский принялся выполнять просьбу Бакунина, навряд ли его ожидал бы успех. При отъезде Сергея из Женевы остатки былого триумвирата обнаружили исчезновение весьма важных документов. В погоню за похитителем отправился Озеров. «В начале июля. — вспоминал Гильом, — в то время, пока Бакунин был в Женеве, я получил от Нечаева известие, что он собирается отправить ко мне принадлежащий ему чемодан и просит меня хранить его в течение нескольких дней. Чемодан прибыл и я поместил его в надежное место». [622] Вскоре к Гильому в Невшатель, сопровождаемый молодым итальянцем, прибыл Нечаев и предупредил, что за чемоданом приедет его друг. Днем позже появился В. И. Серебренников и увез чемодан, еще через день в Невшатель примчался Озеров и рассказал Гильому о случившемся. Оказалось, что местонахождение чемодана открыл молодой итальянец, сбежавший от Нечаева, который «обходился с ним, как с собакой, угрожал ему револьвером, чтобы добиться повиновения». [623] Озеров отправился по указанию Гильома в Локль, но вернулся в Женеву с пустыми руками. Следом за Озеровым Гильома «посетила молодая дама с таинственными манерами и передала записку от Бакунина. Это была мадемуазель Натали Герцен, старшая дочь основателя «Колокола». Она хотела тоже добраться до Нечаева и попытаться путем убеждения получить то, что Озеров рассчитыват получить насилием; она также потерпела неудачу: она представилась от моего имени Огюсту Шпишигеру. который проводил ее в дом, где прятался Нечаев; но разговор, происшедший у нее с последним, был безрезультатен». [624] Другими сведениями об этом разговоре мы не располагаем.

Чемодан с бумагами и их владелец оказались в Лондоне. Кроме верного В. И. Серебренникова, благодаря хлопотам Бакунина, в английской столице у Нечаева не было ни одного человека, на кого он мог бы опереться. И тем не менее без чьей бы то ни было поддержки Нечаев издал небольшой, в восемь страниц, журнал «Община». Первый номер имел подзаголовок «Орган русских социалистов, под ред. С. Нечаева и В. Серебренникова» и вышел в конце августа 1870 года. Позже был напечатан второй номер, уничтоженный Нечаевым по причинам, оставшимся неизвестными. [625] В Россию попало ничтожное количество экземпляров, сохранилось всего два. Судя по документам архива III отделения, «Общину» на родину не отправляли.

Приступая к выпуску журнала. Нечаев надеялся создать свой независимый от кого бы то ни было печатный орган, который сокрушил бы идейные позиции Бакунина и его западных сторонников, оградил бы русское революционное движение от их влияния. Он переоценил себя как теоретика и литератора, его нападки на противников не выходили за границы мелких кухонных дрязг, и замысел рассыпался… Первый номер журнала открывается обзором европейского революционного движения, включая российское. В нем особенно досталось Интернационалу и его руководителям.

«Такие вожди. — писал Нечаев, — суть не вожди, а тормозы для народного, революционного дела, и до тех пор, пока мы не увидим хотя одного работника-труженика, который бы, пройдя через стадии нашей каторжной жизни и вынеся оттуда страстную ненависть к существующему порядку, обладал бы достаточно широким мировоззрением для общего всестороннего понимания жизненных условий, до тех пор интернационал не выйдет из того пассивного выжидающего положения, в котором его держат красноречивые, сытые умники, заседающие в комитетах». [626]

Нечаев решил монополизировать право на понимание роли и задач революционного движения, знание «каторжной жизни», желаний и потребностей народа. Переходя к российским делам, он беспардонно критикует человека, игравшего главнейшую роль в русском освободительном движении.

«Поколение, к которому принадлежал Герцен, было последним, заключительным явлением либеральничающего барства. Его теоретический радикализм был тепличным цветком, пышно распустившимся в искусственной температуре обеспеченной жизни и быстро увядшим при первом соприкосновении с обыкновенным реальным воздухом практического дела.

Они критиковали, осмеивали существующий порядок с язвительной салонной ловкостью, утонченным поэтическим языком. Их занимал самый процесс этой критики. Они были довольны своими ролями». [627]

Покончив с вождями, новый идеолог и теоретик освободительного движения сформулировал свою программу действий русских революционеров. Никаких свежих мыслей он в нее не вложил. За программой следует статья «Где наша сила? Где наши средства?», в которой Сергей Геннадиевич объясняет, что сила революционеров в топоре и огне, а средства пригодны все, то есть опять ничего нового. Заканчивается текст журнала открытым письмом к Огареву и Бакунину. В обидной, уничижительной форме, но с соблюдением несвойственной ему холодной вежливости, недавний триумвир пишет своим бывшим учителям, что они давно никчемны и он надеется никогда не увидеть их «в практической деятельности», а потому отчего бы им не остаться друзьями. Слухи о их на него озлоблении он считает ложными. Письмо имело целью не только объявить миру о распаде триумвирата, его автор требовал денег. «Не предвидя скорой возможности, — писал он, — лично встретиться с вами, прошу через посредство старшей дочери Герцена, заведующей нашей кассы, доставить в редакцию Общины остаток того фонда, которого части получены мною при жизни А. Герцена и еще в недавнее время». [628]

Н. А. Герцен в августе 1870 года никакой нечаевской кассой не заведовала. Упоминание в статье о ней и ее отце объясняется стремлением автора еще раз публично связать свое имя с этими достойнейшими людьми и заодно уколоть бывших друзей.

Огарев, получив от наследников А. И. Герцена вторую половину бахметевского фонда, лишь формально передал ее в распоряжение молодого триумвира. Скрываясь от возможного преследования тайной полиции, не имея постоянного пристанища. Нечаев не мог держать у себя крупную сумму денег и тем более положить ее в банк. Оставлять деньги у Огарева было рискованно, поэтому они хранились у Н. А. Герцен и по требованию Сергея выдавались главным образом на издательские нужды Чернецкому. К моменту окончательного распада триумвирата оставалось около семисот пятидесяти франков. Огарев забрал деньги у Н. А. Герцен и положил их в банк. [629]