– Мне не за что тебя прощать. Скажи этому фараонову сыну – пусть бережет тебя.

Князь проводил ее до передней. Сам, отстранив Арефьевну, помог Насте одеться, поцеловал ее холодную руку. И открыл дверь.

На улице было уже темно. Настя пересекла двор, вышла за калитку. Остановившись на тротуаре, достала из рукава платочек, поднесла его к лицу… и, сдавленно охнув, уронила батистовый лоскут на снег. Перед ней стоял Илья.

– Что ты здесь делаешь? – испуганно спросила она.

Илья молчал. Свет фонаря упал на его лицо, и Настя, ахнув, отшатнулась. Илья схватил ее за руку, резко дернул на себя:

– Думала, не узнаю?

– Ты с ума сошел! – Настя вырвалась. – Что… что тебе в голову пришло?

– Зачем ты мне голову морочила? – он уже разглядел все: и заплаканное лицо Насти, и растрепанные, кое-как собранные в косу волосы, и незастегнутый полушубок. Ах, дрянь… Какая же дрянь, боже великий… Он с силой сжал Настины плечи, встряхнул ее: – Ты была у него? Давно ты с ним? Отвечай! Может, он уже и жениться не хочет? – Илья, не помня себя, уже орал на весь переулок, редкие прохожие опасливо ускоряли шаг, но он не замечал этого.

– Илья! – Настя повысила голос, сбросила его руки. – Постой, послушай меня! Я…

– Молчи! Что ты мне скажешь? Что ты там с ним два часа делала? И на кого ты похожа? Хоть бы косу заплела! За такое в таборе волосы режут, ты… – слово все-таки вырвалось – грязное, злое.

Отпрянув, Настя закрыла лицо руками. Илья, сам испугавшись того, что сорвалось с языка, тоже молчал. С минуту было тихо: слышалось лишь тяжелое дыхание Ильи. Наконец Настя опустила руки. Илья увидел ее застывшее лицо с зажмуренными глазами, влажные полоски слез.

– Настька…

– Прочь! – хрипло, сдавленно сказала она, и Илья невольно отдернул руку. Настя, поправив платок, быстро прошла мимо.

– Ну и вали к чертям! – почти не помня себя, закричал он ей вслед. – Иди, не держу! Что, правда думала, что женюсь на тебе? На чужой подстилке – женюсь? Перед цыганами позориться с такой женой?! Пропади ты пропадом! – он осекся, сообразив, что Насти уже нет рядом.

Цепочка ее следов убегала за угол, к Дмитровке. Илья с минуту не мигая смотрел на нее. Затем, пробормотав сквозь зубы «господи…», сел прямо в снег, ударил кулаком по обледенелому тротуару, отчаянно выругался – вслух. Бегущая по переулку бабенка, закутанная по самый нос в платок, с воплем метнулась в сторону, Илья услышал донесшееся до него: «Господи спаси – кромешник!». Но ему неожиданно стало легче. Вытерев рукавом лицо, Илья встал, отряхнул кожух и быстро пошел вниз по переулку.

Ночь была ясной, морозной. Фонарь на углу Полянки и Старомонетного не горел, и по пустой улице стелился серый лунный свет. Он скользил по мерцающему снегу, терялся в темноте, полосами отпечатывался на воротах дома Баташева. Ни снежинки, ни ветерка. Пробежала, задрав хвост и побрехивая от холода, бездомная собака, с гамом и смехом прошла загулявшая допоздна компания приказных, проворчал что-то им вслед высунувшийся из ворот дворник с заиндевевшими усами. И снова – тишина, и холод, и тени фонарных столбов, тянущиеся по голубому снегу.

Подходя к дому Баташева, Илья в который раз подумал: не надо было столько пить. Сразу из Копьевского переулка он пошел к Трубной, где было много заведений под зеленой казенной вывеской. Он собирался напиться соответственно случаю – до смерти, потому и потребовал у кривой хозяйки целый полуштоф. Но водка казалась горькой, вставала поперек горла: последнее Илья допивал лишь потому, что деньги были уже заплачены.

В глубине души он был уверен: Катька пошутила. Но стоило ему подойти к воротам, как тяжелая створка скрипнула.

– Явился? Тих-х-хо… Собак всполошишь. Иди за мной.

Он, как вор, скользнул в образовавшуюся щель, прикрыл за собой створку ворот. Бесшумно, след в след пошел за Катькой к чернеющему в глубине двора дому.

– Чего поздно так? – ворчала Катька, ведя его по бесконечным коридорам. – Я у ворот застыла вся, дожидаючись… Не травень-месяц, поди, стужа-то какая! А откеля так сивухой несет? Вражий сын, да ты нарезался, что ли? Как ума хватило-то?! К барыне пьяным закатиться?! – она даже остановилась посреди коридора и гневно уперлась кулаком одной руки в бедро. В другой руке у нее была свеча, и в ее прыгающих красных бликах Катькино лицо казалось особенно грозным.

– Не пущу! – объявила она. – Видит бог, не пущу!

– Куда ты денешься… – тяжело сказал Илья. От тепла его в самом деле слегка «повело», голова начала кружиться. – А не к барыне, так к себе пусти.

– Да пошел ты к богу! Лешак… Нужен ты мне… И что она в тебе выискала! Я с таким под ружжом бы не легла! – Катька вновь зашагала по галерее, чеканя шаг, как новобранец.

Илья, ухмыльнувшись, пошел за ней.

– Сюда. Надо будет чего – покличете.

Пропищала дверь. Илья, наклонившись, вошел. Стоя на пороге, оглядел полутемную комнату. Все было, как и в прошлый раз, только на столе вместо чадящего огарка стояла новая восковая свеча в серебряном подсвечнике. Как и тогда, Илье показалось, что он один в комнате. Но полог кровати рванулся в сторону, стукнули в пол босые ноги, и Илья еще не успел сказать ни слова, а теплые, неожиданно сильные руки уже захлестнулись на его шее.