— Добрый вечер, — говорит он. — Простите за вторжение. Я мистер Честли. Классный руководитель Леона.

— Очень приятно, сэр, — говорю я. — Меня зовут Джулия Страз.

Трудно удержаться от смеха. Я так давно для себя просто Страз, а не Джулия. И кроме того, мне никогда не нравилась Джулия, как не нравилась она отцу, и сейчас так странно, что мне о ней напомнили, так странно быть ею, странно и непонятно. Мне казалось, что я переросла Джулию, как переросла Шарон. Но мать воссоздала себя. Почему же я не могу?

Честли, конечно, так этого и не увидел. Для него женщины — чуждая раса, которой можно восхищаться (или бояться) на безопасном расстоянии. Со своими мальчиками он говорит совсем по-другому, а с Джулией его легкость сменяется зажатостью, он становится настороженной пародией на свою живую натуру.

— Я совсем не хочу вас расстраивать, — говорит он.

Я киваю.

— Вы не знаете мальчика по имени Джулиан Пиритс?

Признаюсь, мое облегчение омрачилось некоторым разочарованием. Я ожидала большего от Честли, как и от «Сент-Освальда». В конце концов, я практически выложила ему правду. А он ее не замечает. В своем высокомерии — особом мужском высокомерии, лежащем в основе «Сент-Освальда», — он умудрился не заметить то, что смотрело ему прямо в глаза.

Джулиан Пиритс.

Джулия Страз.

— Пиритс? — переспрашиваю я. — Вроде нет, сэр.

— Он, должно быть, ваш ровесник. Темные волосы, худощавый. Носит очки в металлической оправе. Возможно, учится в «Солнечном береге». Может, вы видели его где-нибудь в «Сент-Освальде»?

Я качаю головой:

— К сожалению, нет, сэр.

— Вы ведь понимаете, почему я спрашиваю, правда, Джулия?

— Да, сэр. Вы думаете, что он был здесь ночью.

— Он здесь был, — резко бросает Честли. Кашляет и добавляет мягче: — Я думал, что вы тоже его видели.

— Нет, сэр.

Я снова качаю головой. Как забавно, думаю я, но почему же он не узнает меня? Может, потому, что я девочка? Клуша, быдло, шалава, чернь? Неужели невозможно поверить, что Джулия Страз существует?

— Вы уверены? — Он пристально смотрит на меня. — Потому что этот мальчик свидетель. Он был там. Он видел, что случилось.

Я смотрю вниз, на сверкающие носки своих туфель. Я так хочу ему все рассказать — чтобы увидеть, как у него отвиснет челюсть. Но тогда ему придется все узнать о Леоне, а это невозможно. Ради этого слишком многое принесено в жертву. И теперь придется поступиться своей гордостью.

Я поднимаю на него глаза, подпуская слезу. Это нетрудно. Я думаю о Леоне, об отце и о себе, и слезы льются сами собой.

— Простите, — говорю я. — Я его не видела.

Старый Честли смущен, он отдувается и переминается с ноги на ногу, точно так же, как в преподавательской, когда плакала Китти Чаймилк.

— Ну все, все.

Он вынимает огромный грязноватый носовой платок.

— Теперь вы, надеюсь, довольны. — Мать испепеляет его взглядом и властно кладет руку мне на плечо. — После всего, что пережил этот бедный ребенок…

— Миссис Страз, я не…

— Полагаю, вам лучше уйти.

— Джулия, пожалуйста, если вы что-нибудь знаете…

— Мистер Честли, — произносит она. — Я хочу, чтобы вы ушли.

И он нехотя удаляется, разрываясь между нетерпением и неловкостью, он приносит извинения и в то же время полон подозрений.

Он подозревает, это читается в его глазах. Он, конечно, далек от истины, но за годы преподавания у него развилось шестое чувство в том, что касается учеников, своего рода радар, который из-за меня каким-то образом пришел в действие.

Честли поворачивается к выходу, сунув руки в карманы.

— Джулиан Пиритс. Вы уверены, что не слышали о нем?

Я молча киваю, улыбаясь про себя.

Его плечи опускаются. Затем, когда мать открывает ему дверь, он внезапно оборачивается и встречается со мной взглядом — в следующий раз это случится через пятнадцать лет.

— Я не хотел вас расстраивать, — говорит он. — Мы все очень переживаем из-за вашего отца. Но я был классным руководителем Леона. Я отвечаю за своих мальчиков…

Я снова киваю. «Vale, magister». [55] Тихий шепот, но, клянусь, он услышал.

— Что, простите?

— Всего доброго, сэр.

А потом мы уехали в Париж. Новая жизнь, сказала мать, ее девочка начнет жить заново. Но все оказалось не так просто. Париж мне не понравился. Я скучала по дому и лесам, по уютному запаху скошенной травы в полях. Мать приводили в ужас мои мальчишеские ухватки, в которых она, конечно, обвиняла отца. Он никогда не хотел девочку, говорила она, причитая над моими остриженными волосами, тощей грудью и расцарапанными коленками. Благодаря Джону, заявляла она, я больше похожа на грязного мальчугана, чем на изящную дочурку ее фантазий. Но все это изменится, говорила она. Придет время, и я расцвету.