— Ты проснулся?

— Не совсем.

Она толкнула меня локтем. Удар пришелся как раз под ребра.

— Ой!

— А теперь?

— Не совсем.

Я знал, что она меня еще раз ударит, но это было лучше, чем вставать и делать что-то страшное с этим ребенком.

— Ой, ой! Больно же!

— Теперь проснулся?

— Не совсем.

Алисия включила ночник и посмотрела на меня. Выглядела она ужасно, честно говоря. Она прибавила в весе, так что лицо ее округлилось, глаза опухли от бессонницы, волосы были растрепаны. Я увидел, что мы в ее спальне, но выглядит она совсем по-другому. Например, мы спали в двуспальной кровати, а у нее была полуторная. И она сняла плакат с Донни Дарко, повесив на его место всякие детские штучки. Я разглядел ужасную розово-голубую азбуку с изображениями зверушек.

— Что с тобой? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я. — Я как будто сплю, как бы ты меня сильно не била. Я и сейчас сплю. Говорю во сне.

Это, конечно, была ложь.

Ребенок заходился в крике.

— Да возьми ты этого чертового ребенка!

Я был смущен, конечно, но кое-что начал понимать. Например, я знал, что не должен спрашивать, сколько ребенку месяцев или как его зовут. Это могло вызвать у нее подозрения. И не имело большого смысла объяснять ей, что я не тот Сэм, про которого она думает, что кто-то типа Тони Хоук-скейтер, поместил меня в какую-то машину времени, что ли, чтобы я лучше в себе разобрался.

Я встал. На мне была футболка Алисии и трусы, которые я надел тем утром — или какое там было утро? Ребенок лежал в кроватке, стоявшей в ногах нашей постели. Лицо его было красным от крика.

— Понюхай его попку.

— Что?

— Понюхай его попку! Не надо ли сменить подгузник?

Я наклонился и приблизил лицо к ребенку. Я дышал ртом, чтобы ничего не унюхать.

— Думаю, все в порядке.

— Покачай его немного.

Я видел, как люди укачивают младенцев. Это было нетрудно. Я поднял его на руки, и головка его упала на сторону, как будто у него не было шеи. Он закричал еще сильнее.

— Что ты там делаешь? — спросила Алисия.

— Не знаю, — ответил я. Я действительно не знал. Понятия не имел.

— Ты что, с ума сошел?!

— Немного.

— Возьми его правильно!

Я, конечно, не особо представлял себе, что она имеет в виду, но предположение у меня было. Я подложил одну руку ребенку под голову, другую под спинку, прижал его к груди и стал помаленьку укачивать. Через какое-то время он перестал плакать.

— Ну и времечко, черт его подери!.. — выругалась Алисия.

— Что мне теперь делать? — спросил я.

— Сэм!

— Что?

— У тебя как будто болезнь Альцгеймера.

— Может, и так.

— Он спит?

Я взглянул на малыша. Как это можно определить?

— Не знаю.

— Так посмотри.

Я осторожно освободил руку, которой держал ребенка, и легонько шлепнул его. Он опять заплакал.

— Спал. Но больше не спит.

Я опять прижал его к груди и стал баюкать. Теперь я не останавливался и продолжал укачивать его, Алисия уснула, а я стоял один-одинешенек, прижимая к груди своего сына. Я не возражал. О многом надо было мне подумать. Например: я все еще здесь? Какой из меня вышел папаша? Как мы с Алисией стали жить вместе? Простили ли меня мама с папой? Что я делаю целыми днями? Вернусь ли я обратно в свое время? У меня, конечно, не было ответа на все эти вопросы. Но если я реально заброшен в будущее, утром пойму это. Через какое-то время я положил ребенка в кроватку и лег обратно в постель. Алисия обняла меня, и я немедленно уснул.

Когда проснулся, я решил, что это был вещий сон. Я пошевелил ногой под одеялом, чтобы посмотреть, не задену ли Алисию. Но там никого не было, и я открыл глаза. Первая вещь, которая бросилась в глаза, был детский розово-голубой алфавит на стене. Я осмотрелся и заметил пустую кроватку. Я все еще находился в комнате Алисии.

Я встал и натянул брюки, висевшие на стуле Алисии. Это были мои брюки, я их узнал, но трусы под ними были новыми. Это был, должно быть, чей-то рождественский подарок, петому как мне трудно было представить себе, что я мог такие трусы купить. Они были с пуговицами, а я никогда трусы на пуговицах не покупаю — с ними куча возни.

Я прошел на кухню, чтобы увидеть, есть ли там кто, и там были Алисия, ее мама и папа. Там же был и ребенок. Он лежал на руках Алисии, зажав в ручке маленькую пластмассовую ложку и глядя на лампочку, горящую на потолке.

— Привет, Спящая Красавица, — сказала мама Алисии.

— Привет, — ответил я. Я хотел сказать: «Привет, миссис Бёрнс», но не знал, обращаюсь ли и сейчас к ней таким же образом, и мне не хотелось начинать день с разговоров о болезни Альцгеймера.

— Ты так странно вел себя ночью, что я дала тебе отоспаться, — сказала Алисия. — Тебе уже лучше?

— Не знаю, — ответил я, — а который час?

— Почти восемь, — ответила Алисия, как будто восемь утра — это обеденное время. — Но Руф ведет себя хорошо.

Я понятия не имел, что это значит.

— Вот как?

«Вот как» — самое безопасное, что можно сказать.

— Да. Семь пятнадцать. Ты хороший мальчик, Руф, правда? Да, хороший.

И она приподняла младенца и сдула крошку, прилипшую к его животику.

Этого ребенка — моего ребенка, ребенка Алисии, нашего ребенка — звали Руф. Чья это была идея? Что это значило? Может, я плохо расслышал? Может, мальчика звали Рут? Я скорее мог представить себе, что его зовут Рут, чем Руф. Рут, по крайней мере, имя. Правда, женское.