– Разумеется.

Я достала тележку, садовый совок и ведро и начала вычищать накопившийся мусор. Даже в воде листья гниют медленно, и те, что я доставала, сохранили форму. Мы работали вместе, почти не разговаривая. Ианта отодвинула проволоку, закрывавшую мотор, и придержала ее, а я просунула руку в механизм, вытащила дохлого головастика и комки грязи.

– Давай, мам, – сказала я, и она вернула проволоку на место. Я включила механизм, и в очистившийся бассейн хлынула вода. Я навела порядок среди крупных камней, которые мы с Поппи и Сэмом собрали много лет назад в Хастингсе, и отошла назад, чтобы полюбоваться нашей работой.

Ианта отряхнула подол платья.

– Я рада, что мы это сделали.

Когда умерла мать Натана, он сказал, что ему хочется помнить ее такой, какой она была когда-то, до того, как болезнь взяла свое, и мне стоит сделать то же самое. Натан всегда мыслит рационально. Тогда, в тот самый момент, я решила, что таким и буду вспоминать его, когда мне вздумается ворошить прошлое. Пусть он останется человеком, который заботился о своей теще и тратил время, помогая ей с налогами и пенсией. Пусть теперь в свободное время он занимается другими вещами, но когда-то он это делал. Пусть Натан останется человеком, который когда-то по секрету сказал мне, что некоторые люди понятия не имеют, как устроен мир; и при этом делал все возможное, чтобы помочь.

Вечером следующего дня неожиданно раздался звонок в дверь. Это была Ви: раскрасневшаяся, запыхавшаяся.

– Транспорта у вас не дождешься, – бросила она.

– Так всегда было, – ответила я.

Я поцеловала подругу и отвела в гостиную.

– Приехала проверить, не собираешься ли ты покончить с собой. – Ви плюхнулась в голубое кресло, и я поняла, что она разговаривала с Мазарин. Поняла, что они присматривают за мной, и мне стало легче.

– С детьми все в порядке?

– Сэм часто приезжает, а Поппи присылает открытки с просьбой не беспокоиться.

Ви улыбнулась:

– Они у тебя молодцы.

Мне всегда нравилось, когда хвалили моих детей. Ви откинулась в кресле и закрыла глаза.

– Я совершенно измучена. Абсолютно выбилась из сил, до последней капли. Зачем я это сделала?

Я протянула ей бокал белого вина. Мне не нужно было спрашивать, что она имеет в виду.

– Выпей.

– Я мечтаю лишь об одном: как бы остаться одной, совершенно одной. И поспать. – Пока Ви говорила, ее лицо расслабилось, кожа побледнела, и она заснула – вот так, взяла и заснула. Потягивая вино, я сидела и мирно смотрела в окно: Прошло минут десять, и подруга проснулась. – О господи, Роуз. Зачем ты мне это позволила? Кошмар. Со мной такое случается постоянно. До смерти боюсь заснуть на совещании.

– Если ты будешь помалкивать, никто и не заметит.

– Злыдня.

Мы тихо рассмеялись. Ви заглянула в сумку – у нее тоже была сумка с книгами.

– Я хотела видеть тебя не просто ради удовольствия: ты мне нужна. Один из моих рецензентов стал часто выходить из себя, и я его вчера уволила. Теперь получается, что некому писать обзор путеводителей на лето. – Ви широко раскрыла глаза. – Вот я и подумала о тебе. Тебя еще не тошнит от серьезной литературы? Работа на неполный день. Заплачу как за полный… Проблема в том, что у тебя всего два дня… – она запнулась. – И одна из книг…

Я договорила за нее:

– Книга Хэла.

– Угу.

По моим щекам вдруг покатились слезы; это был выход эмоций, и я почувствовала себя беспомощной. Ви подскочила и стала промокать мне лицо платочком.

– Дурочка.

Долговременные привычки вошли в мою плоть и кровь, и чтобы переломить их, мне пришлось копнуть глубоко. «Тысяча оливковых деревьев» пролежала на кухонном столе час или два, прежде чем я во второй раз взяла книгу.

В романе описывалось пешее путешествие по Италии. «Путешествие, – писал автор в предисловии, – отмеченное множеством болезненных мозолей: распространенная напасть, которая сыграла в истории и войнах гораздо большую роль, чем можно было бы предположить».

Хэл начал путь в Венеции и двигался на юг, по старинному торговому пути. «Те, кто ступает на эту древнюю дорогу, обычно руководствуются мирскими стимулами: пользой физических нагрузок, обаянием незнакомого ландшафта, ощущением достигнутой цели, – но часто испытывают удивление, проникнувшись чувством, которое можно назвать религиозным».

Язык Хэла был мне не знаком, как и новый язык Натана. Если я не ошибаюсь, раньше он не изъяснялся столь цветисто, и это вызвало у меня улыбку. Но я легко представила себе его походку: нетерпеливый быстрый марш, от которого я когда-то задыхалась. Я тоже взваливала на спину рюкзак и ступала по его следам, скользя по каменистому щебню, карабкаясь по извилистой тропинке, ведущей в горы, сквозь заросли дикорастущих трав, помятых нашими ботинками и наполняющих горячий воздух ароматом.

Мозоли вынудили Хэла остановиться в деревне Санта-Мария, приютившейся на изгибе холма среди оливковых рощ Умбрии. Там он обнаружил выставленную на продажу оливковую ферму. Вторая половина книги была посвящена тому, как он купил ферму и стал учиться культивации олив.

Я написала рецензию, уделив «Тысяче оливковых деревьев» не больше и не меньше внимания, чем остальным книгам обзора. Я назвала ее книгой для мечтателей.

Я послала рецензию по электронной почте и откинулась в кресле, сцепив руки за головой.