Перспектива остаться в одиночестве с ребенком на руках заставила меня запаниковать, и я услышала лепет невежественной, отчаявшейся незнакомки. Я спорила, что ребенок не изменит нашу жизнь; слова лились из меня потоком. Нам не надо ничего менять. Детей подвязывают на грудь и таскают с собой; оставляют в камерах хранения; оставляют на попечение другим людям. При желании рождение ребенка пройдет почти незаметно и никак не помешает нашей жизни.

Он молча слушал. И наконец пошевелился.

– Даже я лучше разбираюсь в воспитании детей.

Я опустила голову.

– Хорошо, больше мы об этом разговаривать не будем. Я сама обо всем позабочусь.

Очевидно, этому разговору предстояло продолжиться, но пока я больше не могла говорить. К тому же мне надо было подумать.

Хэл поднялся: ему нужно было проверить костер и что-то обсудить с проводником. Я осталась на месте. Вечер стоял душный, но внутри у меня было холодно.

Мы молча разошлись по гамакам. В ту ночь я слышала, как Хэл переворачивается и что-то бормочет во сне – тогда и во все следующие ночи, когда я лежала без сна и раздумывала о проблеме, с которой столкнулась лицом к лицу.

Мы держались вежливо и обходительно, почти как незнакомые люди. Мне стало лучше, меньше тошнило, и я сопровождала Хэла в запланированных поездках. Физически мы никогда не были ближе, но это была близость двух людей, которые предпочли находиться по разные стороны изгороди.

В понедельник, на третьей неделе, я очнулась от неспокойного сна и ощутила сильный спазм в пояснице. Я приняла аспирин и побрела к гамаку. В ту ночь, в отчаянии, я выпросила стакан бренди из бутылки, которая хранилась в аптечке в медицинских целях. Хэл пристально посмотрел на меня, но ни о чем расспрашивать не стал. Он лишь произнес:

– Завтра важный день. Надеюсь, тебе хватит сил. – Нам снова предстояло путешествие вверх по реке.

Я накинулась на него:

– Ты ведешь себя жестоко.

– Угу, – кивнул он, – так оно и есть.

– Хэл, мы совершили ошибку.

– Я понял. И это я веду себя плохо. Но мы приехали сюда заниматься другим делом. Так давай же делать то, что планировали. А потом подумаем. – Он немного смягчился. – Дай мне привыкнуть, Роуз.

Когда настало время уезжать, стало ясно, что я не в состоянии вылезти из гамака, не то что переправляться по реке.

Хэл наклонился надо мной – я лежала, с перекошенным от боли и неудобства лицом. Его акцент стал более отчетливым:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Я попыталась сесть, но безуспешно.

– Хэл, как думаешь, здесь можно где-нибудь нормально прилечь? Мне нужно чувствовать под собой твердую землю.

Он погладил меня по лицу, и всего на минуту-две снова стал прежним.

– Посмотрим, что можно сделать. А потом надо будет увезти тебя отсюда.

– Вдруг я потеряю ребенка? – пролепетала я. – Но я не хочу, Хэл. У него есть право жить.

Он промолчал.

Вдвоем с проводником они соорудили примитивное ложе и перенесли меня туда. Хэл попытался послать радиограмму в Кецель, но в результате тропического шторма, бушующего поблизости, прием был невозможен, и к тому времени, когда ему удалось наладить связь, все свободные самолеты уже были откомандированы. Ему удалось проконсультироваться с доктором, который сказал, что если я отдохну, возможный выкидыш удастся остановить. Он снабдил Хэла основными инструкциями и посоветовал ему как можно скорее доставить меня в Кецель. Что беременная женщина вообще делает в тропическом лесу, спросил он Хэла. Хуже всего, что он запретил мне принимать аспирин.

Хэл наклонился над моей кроватью. Я поежилась и почувствовала струйку пота, стекающую по ногам на кроваво-алый глиняный пол.

– Тебе лучше?

– Хуже.

– Бедняжка Роуз.

У меня возникло странное ощущение, как будто мое тело гниет.

– От меня пахнет?

– Нет. – Его губы коснулись моей мокрой щеки. – Ты прекрасна.

– Здесь плохое освещение, – проговорила я.

Хэл отложил долговременную поездку вверх по реке, но я убедила его пойти в альтернативный дневной поход и проверить достоверность сообщений о следах индейцев. Надо отдать Хэлу должное, он согласился с неохотой, но я заставила его уйти.

– Я пока не могу двигаться, но я в безопасности, так что уходи.

Он взял мою руку.

– Прости меня, – сказал он. Сердиться и быть холодной казалось глупым.

– Ты моя радость, Хэл. – Я слышала, как у него перехватило дыхание. – С тобой я испытываю самую глубокую радость, острейшие, нежнейшие эмоции и иногда… мне кажется, что мы неотделимы друг от друга. Хочу, чтобы ты это знал.

Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом, поставив рядом со мной еду и воду, он проинструктировал носильщика, который остался дежурить. Через брешь в хижине я наблюдала, как он грузит вещи и трогается.