Тянулся день. Я сосредоточила взгляд на дереве, что вырисовывалось в дверном проеме. У него были перепончатые блестящие листья, а ствол изрыт дырочками, обнажавшими древесину цвета сырого мяса. Дерево напомнило мне мертвеца из реки.

Я изучила карту. Был почти полдень, и Хэл должен был прибыть на место, где река изгибалась и поворачивала обратно; в два часа он должен повернуть назад. Но в тропическом лесу никогда нельзя быть уверенным в том, что все пройдет гладко. Карта упала на пол.

Носильщик заглянул в хижину и ушел. Как будто по расписанию на опушку обрушился тропический ливень, и так же быстро кончился. Листья задымились от влаги, и из пара на опушку вышли фигуры поющих, танцующих яномами: их ступни сбивали лесную землю в кроваво-алую глину. Я очнулась. Это был сон. Я перевернулась на другой бок.

Через несколько часов боль возобновилась с удушающей силой, а потом все было кончено.

В наступающей темноте я боролась со своим телом, которое не поддавалось моему контролю. Здесь не было ни ангелов, ни горящих свечей.

Должно быть, я закричала, потому что в хижину украдкой заглянул носильщик. Он посмотрел на меня и вернулся с питьем. У напитка был отвратительный вкус, но мне уже было безразлично.

Становилось все темнее, и я то засыпала, то просыпалась. Я взмокла от пота и пропиталась кровью. Моим скользким рукам было не за что, не за кого ухватиться: вокруг не было ничего, кроме моей утраты. Ничего, кроме темного, пульсирующего сердца джунглей.

Хэл был моей сокровенной радостью, но этого оказалось недостаточно. В жизни есть и другие важные вещи. Мне хотелось ответственности, которая Хэлу была не нужна. И больше, всего мне хотелось иметь право оставить ребенка. В этом была моя свобода – пусть сомнительная, ограниченная, но все же возможная. Мой выбор был так же прост, как и выбор Хэла; только он был другим.

Переделывать Хэла было бессмысленно – сейчас или когда-либо в будущем. Он твердо стоял на своем пути, и я не собиралась всю жизнь любить и ждать, а потом, по прошествии времени, просто ждать. У моего тела был один недостаток биологического свойства, и я не могла бродить по тропам в джунглях и сплавляться по рекам, зная о нем. Я неверно выбрала время. Вздрогнув, я очнулась; в хижину вошел Хэл и принес миску с водой. Он был очень возбужден.

– Роуз! Мы их видели! Они задержались достаточно долго и вступили с нами в контакт. Я сделал потрясающие фотографии. Это отличная поездка, лучшая поездка. Нужно заклеить мозоли на ногах, но сперва я тебя вымою. Я ничего подобного в жизни не делал, это было… – Он откинул мой спальный мешок. Наши глаза встретились.

Он изо всех сил пытался не подать виду. Но внезапная вспышка в его глазах цвета горечавки поведала мне, как сильно его напугало то, что здесь произошло.

– Можно я помою тебя, Роуз?

Одному Богу известно, как Хэлу удалось нагреть воду. Как же я соскучилась по обычной теплой воде! Осторожно, нежно он обмыл меня губкой, и, будучи в лихорадочном состоянии, я вообразила, будто по полу потекла кровь. Я была беззащитна, мне негде было укрыться, и я позволила ему проделать это со мной, морщась от уязвимости, от того, что я женщина.

Хэл говорил со мной тихо и ласково:

– Я особенно тщательно мою твои ноги, потому что ноги – это самое главное. Если стопам неудобно, то неудобно всему телу. Это первое правило путешественника. – Он раздвинул мои пальцы, капнул между ними воды и высушил кожу. – Твои ножки довольны?

– Мои ножки очень довольны, благодарю. Хэл заставил меня перевернуться на спину, и произошло чудо: я стала чувствовать себя чистой. Он провел губкой у меня под мышками.

– Если тебе жестко, я разорву рубашку.

Он вымыл меня и поцеловал. Слабая, испуганная и отчаявшаяся от любви, я ответила на поцелуй – поцелуй Иуды.

Через неделю мы вылетели обратно в Кецель на том же небезопасном самолете и остановились в отеле у аэропорта.

Ночью я сказала Хэлу, что ухожу от него, потому что люблю: люблю так сильно, что мне невыносимо видеть, как мы разрушаем друг другу жизнь.

– Мне нужно спокойствие, стабильность, семья, – призналась я. – Рано или поздно эти проблемы все равно возникнут, так не лучше ли решить их сейчас и покончить с этим?

Хэл лежал на подушке ко мне лицом; при этих словах он отвернулся. Он не сказал ничего, что заставило бы меня передумать. Я знала, что он ничего не скажет. Хэл вздохнул, и я дотронулась до его плеча, чтобы он обернулся. Обомлев, я увидела, что он плачет.

– Я не хочу той жизни, о которой ты говоришь, – ответил он, – но мне от этого только тяжелее.

На следующее утро я проснулась поздно. Горячее солнце проникло в комнату; дешевое постельное белье казалось грязным и шероховатым.