– Все совсем не так! – сердито оборвала Джорджия. – Вы не…

– Что «не»?.. – перебил он. – Не понимаю, да? Его жена тоже не понимает! Как вы, женщины, любите быть обманутыми! – Митч Флетчер отвернулся, чтобы не встречаться с девушкой взглядом. – Так я могу перевезти вещи днем? Или… или это нарушит ваши личные планы?

– Не нарушит, – гневно ответила Джорджия. – На самом деле…

– Вот и отлично. Я подъеду около трех, – бросил он и побежал к воротам, как настоящий спортсмен.

Джорджия растерянно смотрела ему вслед и удивлялась собственной заторможенности. Во-первых, она упустила возможность объясниться с ним раз и навсегда, а во-вторых, не успела объявить, что их вчерашняя договоренность уже не имеет силы. Ну что ж, поздно кусать локти, он уже скрылся.

Вдохнув запах свежесрезанных роз, Джорджия с нежностью тронула бутоны. Бедный мальчик! Смерть бабушки, похоже, сильно, потрясла его. Что толку рассказывать, почему он тогда вырвал с корнем все кусты, – он чувствовал себя растоптанным и уничтоженным. Навалилось одиночество, и жизнь потеряла смысл. Господи, как хорошо она его понимает! Однако, возвращаясь в дом, девушка поборола в себе приступ внезапной жалости – не стоит забывать, что мальчик давно превратился во взрослого мужчину, который к тому же составил о ней ошибочное и совершенно несправедливое мнение, не имея на то никаких оснований.

Приняв душ и собираясь в больницу, Джорджия вновь спросила себя, почему же она все-таки сразу не осадила Митча Флетчера и не опровергла его догадку? Обычно она не позволяла себе наводить тень на плетень, не любила, когда ее превратно понимали, и не испытывала ни малейшего торжества, выслушивая запоздалые признания собственной правоты. Что же произошло? Неужели она испугалась? Просто-напросто побоялась рассказать о болезни тети Мей? Но почему… почему ей стало тогда так страшно?

У Джорджии началось сильное сердцебиение, и снова знакомое отчаянное и яростное чувство охватило ее. Ощущение полного бессилия и беспомощности… Она запретила себе развивать эту мысль, чтобы та не завела ее слишком далеко. И так очевидно, что, следуя путем боли и душевных мук, можно оказаться на краю пропасти. Однажды, после гибели родителей, Джорджия уже подверглась этой страшной опасности, и тетя Мей помогла, спасла и удержала ее. Теперь же рядом нет никого – она должна полагаться только на себя.

И все же, как ни пыталась Джорджия прислушаться к голосу рассудка, побороть жуткий страх ей не удавалось.

Спустившись на первый этаж, она увидела корзину с цветами и чуть не выбросила их в мусорное ведро. Но, вспомнив сухой и в то же время необычайно выразительный рассказ Митча Флетчера о погубленных розах, она решила не поддаваться своему порыву.

– Какие розы! Джорджи, детка, ну зачем! Ведь это так дорого!

Наблюдая, как тетя Мей склоняется над распустившимися бутонами и вдыхает их аромат, Джорджия тихо ответила:

– Нет-нет, это из нашего сада, те самые, что мы посадили прошлой осенью. Я только не помню точно, с какого куста. Когда я их срезала, один человек… в общем, меня отвлекли.

– Ах, из сада…

Тетя Мей положила розы на постель и пристально посмотрела на девушку. В ее взгляде было столько любви и понимания, что Джорджия чуть не заплакала. Взяв воспитанницу за руку, больная ласково обратилась ней:

– Джорджия, дорогая, послушай меня. Я знаю, что ты чувствуешь. Не надо так расстраиваться… ну правда, не стоит. У нас с тобой осталось не так уж много времени, и я хочу, чтобы мы… – Она умолкла, услышав, что девушка начала всхлипывать.

– Не говори так! – взмолилась Джорджия. – Ты обязательно поправишься.

– Нет, Джорджия, я уже не поправлюсь, – ровным голосом возразила тетя Мей и убрала пряди, упавшие на лицо внучки. – Я прошу тебя понять и смириться с действительностью. Когда я осознала реальное положение вещей, то не могу тебе передать, какое умиротворение и облегчение испытала. Теперь-то я знаю, как много хорошего было в моей жизни. Мне кажется, что сейчас я нахожусь наедине с миром. Конечно, время от времени меня мучают отчаяние и страх, я отказываюсь воспринимать происходящее и все во мне протестует против скорого конца. Но эти чувства преходящи, как детское упрямство; знаешь, бывает, ребенок сопротивляется, а почему и сам не понимает. Больше всего я боюсь за тебя. Бедная моя Джорджия… Ты так упорно боролась за меня, ты до сих пор отказываешься признавать правду, которая очевидна нам обеим. Я видела твои страдания и ужасно переживала, и еще мне хотелось защитить и оградить тебя, принять на себя твою боль и объяснить, что на самом деле не происходит ничего необычного или неестественного. Просто нам с тобой выпало испытание, и мы должны пройти через него, избавиться от страха и смириться…

– Смириться? – переспросила Джорджия упавшим голосом. Она не могла согласиться с тетей Мей: нельзя сдаваться, надо изо всех сил продолжать борьбу. Но возразить не решилась, понимая, что должна дать больной выговориться.

Они беседовали довольно долго, и бесстрашие, с которым ее бабушка смотрела вперед, совершенно перепугало Джорджию.

– Спасибо за то, что выслушала меня, – ласково закончила тетя Мей, заметив, что ее воспитанница измучена нелегким разговором. – Многие приходят к этой мысли слишком поздно – в самом конце своей жизни. Они уже понимают неизбежность смерти и не боятся ее, но не испытывают настоящего облегчения от своего открытия только Потому, что их родные и близкие не способны или не желают понять столь очевидную истину. Страх смерти и того, что будет после нее, вполне нормален, но для нас, людей западной культуры, он особенно мучителен, потому что является запретной темой. Я хочу, Джорджи, поделиться с тобой этим знанием. Может быть, я жестока и эгоистична. Я помню, как тяжело ты переносила гибель родителей…

– И теперь я очень боюсь потерять тебя, – призналась Джорджия. – Боюсь остаться одна… – Девушка не смогла сдержать нахлынувших чувств и расплакалась; впервые она оказалась бессильной подавить слезы – признак слабости и поражения.

Когда Джорджия покинула палату, она уже не сомневалась, что дни тети Мей сочтены, и все равно, хоть она и знала это наверняка, душа ее с детским упрямством протестовала против этого. Она молила всемогущую судьбу вмешаться и явить ей чудо. Не больной тете Мей, а именно ей.