Шрифт:
– Сами-то вы, голубчик, до скончания века, что ли, собираетесь застрять причисленным где-то камер-юнкером?
Острослов мгновенно понял и без запинки выстрелил с притворной мрачностью:
– Hasta la muerte! [470]
– Mes compliments [471] , – раздался слащавый голос Извольского. – Pourquoi ne pas venir me demander un poste dans la carriere? [472]
Склоняясь в сторону тёти Ольги, министр процедил неторопливо:
470
До самой смерти! (исп.).
471
Поздравляю (фр.).
472
Почему не обратился ко мне с просьбой о назначении на дипломатический пост? (фр.).
– Много ли у нас послов и посланников, способных щегольнуть ex abrupto непримиримым испанским девизом последнего авиньонского папы [473] !
Он как бы намекал влиятельной старухе: посудите сами, что за молодчина рулевой, уверенно ведущий лодку поперёк порожистой реки, хотя на вёслах не Бог весть какие гребцы.
Насчёт инструкций в Вену его решение было принято: пусть лучше блуждают по-прежнему в потёмках; если слишком наглупят, будет только удобный предлог отделаться от теперешнего посла и выдвинуть на этот завидный пост кого-нибудь из богатых добрых приятелей.
473
Имеется в виду Григорий XI (1370 – 1378). Во время войны с Флоренцией сумел сыграть на национальных чувствах, провозгласив борьбу против чужеземного французского ига; двинул наёмную бретонскую банду во главе с кардиналом Робертом из Женевы на Рим. В сентябре 1377 года кардинал Роберт устроил резню в Чезене, поднявшей патриотическое знамя против «проклятого авиньонского флага». Эта кровавая баня, связанная с именем Григория XI, увековечена флорентийским поэтом Франко Сакетти в канцоне «Папа – губитель мира».
Голос, досаждавший Софи, замолк. Его сменил другой, потоньше, неприятней, настаивавший, что мужья – непоседы: «…то надобно соседей навестить… то на охоту ехать… то на войну нелёгкая несёт…»
Это становилось уже нудным, глупым… Как вдруг, словно сквозь окружающий туман, Софи услышала отчётливо:
– «Да на кого ж тебя он променяет?»…
И в ответ откуда-то из глубины её самой как эхо прозвучало: на вержболовскую дворняжку!
Софи чуть не покачнуло. Оскорбление, нанесённое мужем, ударило внезапно по затерявшейся в её жилах капельке той тысячелетней норманнской крови, перед которой трепетала некогда Европа. Таинственная капелька, казалось, мгновенно разбухла, вскипела и метнулась вспять, зажигая по пути все остальные, сонные, славянские кровинки. Огненный поток хлынул прямо в сердце и стал его давить.
В глазах Софи пошли красные круги; что-то подталкивало её вскочить на ноги и выпрямиться. Руки напряглись, цепляясь за подлокотники кресла.
Под пальцами хрустнул веер.
– Urn Gottes Willen, Vorsicht! [474] – проскрипел над самым ухом германский военный. Оплошный жест замечтавшейся о чём-то молодой женщины грозил гибелью ценной безделушке, которой он только что в антракте любовался. На пергаментных складках веера с ажурной перламутровой оправой были доспехи, знамёна, лавры и в медальоне – прусский король, въезжающий в Париж бок о бок с Александром I.
474
Ради Бога, осторожней! (нем.).
Софи как мокрой губкой провели по затылку: она на людях. Но сознание, что надо сдержаться, только разжигало жажду вырваться скорей, всё равно куда, лишь бы на простор, где можно дышать полной грудью.
Занавес опустился.
Подумав, что это антракт, Софи поднялась. Но происходила лишь смена картин, люстры продолжали по-прежнему тускло мерцать, в партере никто не шелохнулся, капельмейстер, оставаясь на возвышении, даже палочки не выпустил из рук.
Тётя Ольга говорила что-то вполголоса Извольскому, успевшему поменяться местами с Сашком.
Заметив, что Софи стоит, она удивлённо прищурилась.
– Что с тобой?
– Мне нехорошо, я хочу уехать.
– В уме ли ты?
Тётя Ольга показала глазами: насупротив сидят цари; пока они здесь, светская женщина – как часовой на посту; распускаться недопустимо.
Она протянула Софи не покидавший её золотой флакончик английских солей:
– Подбодрись и на понюхай!
– Oest qu'elle est vraiment palotte [475] , – заметила баронесса. В утешение она поведала Софи со слов мужа, что их величества не останутся до конца; терпеть, следовательно, всего ещё одну только картину.
475
Она в самом деле бледновата (фр.).
– Et je serai la pour faire au besoin le cavalier servant, – прибавил Извольский. – Il faut absolument que je me sauve apres la cavatine [476] ; j'ai encore des pieces a signer ce soir [477] .
Музыка возобновилась.
Софи села в кресло. Гордость продолжала её душить, не давая доступа никаким другим чувствам и мыслям. Спектакль, музыку, царей, соседей заволокло опять густым туманом.
Остальные приглашённые и сама хозяйка ложи погрузились сейчас же в поплывшую перед ними красивую сказку.
476
Cavatine – каватина – лирико-повествовательная оперная ария, отличающаяся простым песенным складом и отсутствием значительных темповых контрастов. Каватине часто предшествует речитатив. В «Русалке» за речитативом Князя следует его каватина.
477
Я к вашим услугам, в случае надобности, за кавалера. Мне необходимо исчезнуть после каватины. У меня ещё важные бумаги к подписи сегодня (фр.).
На сцене была лунная ночь и знакомый уже берег с деревьями и осокой над Днепром. Только мельница полуразвалилась, а площадка подле дуба местами заросла травой. При свете месяца со дна реки на берег выходили нежиться русалки.
Насторожившись и почуяв, что где-то близко люди, они оробели и скрылись.
Задрожали бархатные теноровые ноты: «Невольно к этим грустным берегам…»
При первых звуках каватины княгиня Lison закатила глаза.
– Ce timbre de voix me donne toujours des frissons delicieux. [478]
478
От этого тембра голоса меня всегда бросает в сладкую дрожь (фр.).