На самом деле, Алек не мог винить Кенира за это, ведь и сам он, черт возьми, был благодарен незнакомцу, оказавшемуся потом Серегилом, который спас его из застенка в северных землях ровно за день до того, как его должны были продать в пленимарское рабство. Вот ведь ирония судьбы! Что бы он ни делал и кем бы ни стал с тех пор, всё так или иначе окончилось тем, что он здесь, и на нём этот рабский ошейник.

— Там были ещё имена. Что с ними стало, со всеми теми людьми?

Кенир пожал плечами:

— Кто знает? Дом очень старый, все они, возможно, так и принадлежали семейству илбана.

В эту самую минуту их уединение нарушил пронзительный детский смех. Маленький мальчик мчался по саду, прижимая к груди игрушечную лошадку и оглядываясь через плечо со злорадной улыбкой. Откуда-то сзади неслись вопли другого ребенка. Алеку не надо было знать языка чтобы понять, что мальчик скорее всего дразнил свою сестру.

Его окликнул строгий женский голос, и мальчик показал кому-то язык. Он повернулся и побежал к фонтану, но замедлил шаги, заметив в тени портика Алека и Кенира. Вредное выражение на лице ребенка тут же сменилось неприкрытым презрением. Он хмыкнул, глядя на них, и Кенир торопливо поклонился, нацепив вуаль.

— Спрячь лицо! — прошептал он Алеку.

Алек надел свою повязку, но не достаточно быстро, чтобы маленький тиран оказался доволен. Ребенок топнул ножкой и закричал на них.

Кенир ответил ещё более глубоким поклоном, который только сильнее рассердил мальчишку. Он подобрал с края дорожки камень и замахнулся, готовый бросить его. Кенир покорно не двинулся с места и опустил руки. Алек встал между ними, впивашись в ребенка предостерегающим взглядом. Глаза мальчика расширились, и рука, державшая камень дрогнула. Но по его глазам было видно, что он не отступится от своих злобных намерений

— Бако! — закричал он сердито, и это прозвучало как угроза или оскорбление. Но тут появилась няня, с лицом, спрятанным под вуалью, и прежде, чем всё смогло зайти ещё дальше, постаралась поймать ребенка. Тут же забыв об Алеке и Кенире, тот выронил камень и снова захохотав, бросился наутек тем же путем, каким появился.

Рания задержавшись на минуту, посмотрела на них, и Алек успел заметить характерный узор татуировки клана Катме на части лица, видневшейся над повязкой. Однако, что окончательно поразило его, так это враждебность в ее темных глазах, с какой она посмотрела мимо него на Кенира. Тот резко заговорил с нею, и она вздрогнув, словно её ударили, быстро пошла прочь, прошипев что-то через плечо.

— Что это было? — спросил Алек, которому так хотелось поговорить с нею.

— Она ненавидит меня, — объяснил Кенир: — Я занял ее место, став любимцем хозяина, и теперь она всего лишь нянька.

— Она катмийка.

— Да, и я не знаю никого злопамятнее их. Тебе лучше держаться от неё подальше. Она злобная и сварливая, эта баба.

— А что сказал мальчик перед тем, как она пришла?

— О, он всего лишь изображал из себя маленького хозяина, браня нас за наши неприкрытые лица. Все домашние балуют его, маленького господина Озри, и больше всех отец. Думаю, тебе нечего опасаться наказания за то, что я позволил пройтись без вуали. Если илбану станет что-то известно, он обвинит меня. Как бы ни было, то и была моя вина, и вряд ли он станет наказывать тебя за это. Что ж, пойдем ещё погуляем, пока нас не загнали обратно.

Вечером Алек с удивлением посмотрел на поднос со своим ужином, подумав: Ихакобин должно быть действительно весьма доволен мной. Сначала эта неожиданная прогулка в саду с Кениром, теперь в дополнение к обычному хлебу, супу, и яблоку, ему дали толстый ломоть белого сыра.

Его рот, едва он учуял этот запах, моментально наполнился слюной, но он подавил в себе желание наброситься на него голодным волком. Нет, он сначала съел похлебку и хлеб, и лишь затем стал с наслаждением, маленькими кусочками есть сыр, заедая его яблоком. Если бы сейчас тут появился алхимик, он возможно даже от всей души поблагодарил бы его. Но не за его доброту, а за эту еду, что даст ему лишних сил для побега.

Эти мысли вызвали в нем новый приступ вины. Вот опять ему, быть может, предоставлялась возможность освободиться от Кенира и рвануть к стене — пока бы ещё спохватилась охрана. Но тут всё спутал этот поцелуй.

С Кениром или без него, я должен выйти отсюда, и чем скорее, тем лучше! Он поцеловал ладонь и прижал её к сердцу. Скоро, тали. Клянусь, я найду как это сделать…

Он проснулся в доме Микама Кавиша, учуяв знакомый запах пота и остывающих поленьев, и услыхав завывания ветра, налетевшего с гор. Ветер стонал в высоких соснах снаружи и кидал дождевые струи в закрытые окна и в дымоход. Капельки воды на мгновение вспыхивали дымно-красными огоньками и умирали, шипя на тлеющих угольях.

Это был их первый раз, когда они с Серегилом вошли в комнату для гостей в Уотермиде не просто как друзья, но как любовники. Уже измучившись ожиданием очередного исчезновения Серегила, и борясь со своими неуместными смущением и неловкостью Алек размышлял, не стоит ли подождать ещё немного, но Серегил лаской и поцелуями заставил его позабыть о страхе, и он был так нежен, более заботясь об удовольствии Алека, чем о своём собственном.

И вот, обалдевший от счастья, Алек зарылся в груду мехов и одеял, чувствуя на спине тяжесть прильнувшего к нему Серегила, и ощущая себя немного потерянным от этого своего нового опыта. Как там сказал Серегилу Оракул в Римини вскоре после их первой встречи? "Отец, брат, друг и возлюбленный". Серегил действительно стал для него теперь всеми четырьмя.