Бауэн почувствовал, что его веки отяжелели, и не столько от желания, сколько от удовлетворения. Он почти забыл, что значит испытывать довольство. Потребность обладать ею оставалась, но и от этого он получал удовольствие. Уж лучше терпеть неудовлетворенное желание, чем мучиться от одолевавшей его столько лет безнадежности.

Бауэн обнаружил, что может отбросить свои отговорки и просто наслаждаться комфортом. Ему было так хорошо, что он не поверил своим глазам, когда увидел катящиеся по ее лицу слезы.

– Марикета, отчего ты плачешь? Она вытерла щеки.

– Я твой враг. Ты должен радоваться, видя, что я несчастна.

– Должен, но не радуюсь. – Она… несчастна? Он напряг мысли, раздумывая, чего ей не хватает. Ему казалось, что у них наметился некоторый прогресс. – Что тебе нужно, чтобы не чувствовать себя несчастной?

Мари резко качнулась от него. Он едва успел разжать пальцы, чтобы не дернуть ее за волосы.

– Я не могу! Эта нежность с твоей стороны… Ты меня смущаешь. Я так устала и так ненавижу тебя.

Слезы продолжали катиться по ее лицу.

– Черт тебя побери, Марикета. Прекрати реветь.

Она приподнялась на коленях и толкнула его в плечо. Выражение ее лица сказало, что это принесло ей облегчение, и она снова толкнула его, потом еще раз и еще.

– Ты бросил меня там! – Он прищурился, принимая удары, но останавливать ее не стал. – И единственная причина, по которой вернулся, – чтобы выздороветь.

– Если бы мне пришлось заново пережить ту ночь, я бы поступил иначе.

Наконец потратив все силы, Мари нанесла последний, наименее чувствительный удар и тяжело опустилась на пятую точку.

– Ты просто… бросил меня, – заключила она ошеломленно.

Ведьма имела характер. Она не постеснялась пустить в ход силу – его шея все еще болела от ее безумной атаки. И все же что послужило причиной шока, когда упал запирающий вход камень, – безысходность положения или то, что в это положение поставил ее он?

– Разве не ты говорила, что не стоит жаловаться, потому что это соревнование? Ты сказала, что все справедливо.

– Справедливо. Только я не желаю, чтобы меня соблазнял человек, причинивший мне зло. Ты заточил меня в гробнице, глядя мне в глаза. Обрек меня на страдания. Неужели думаешь, что я захочу просыпаться рядом с тобой? Или видеть, как ты смотришь на меня во время секса? – Она прижала ко лбу ладонь и, по-видимому, из-за усталости уже не контролировала себя: – Я думала, что ты другой.

– То, что я сделал с тобой, тяжелым камнем лежит на моей совести. Пусть тебя успокоит то, что твоя магия, хотя и слабеющая, серьезно поразила меня. – Он глубоко вздохнул. – Соревнуясь за первенство с вампиром и валькирией, я шел по минному полю. Этот чертов вампир сделал так, чтобы мина разорвалась у меня под ногами. Я потерял глаз, мне разворотило половину лица. Шрапнель изрезала все тело. Я получал одну задругой незаживающие раны. Тебя это должно утешить.

Продолжая плакать, она с сопением повторила его слова: – Должно, но не утешает.

Вот ужас. Это же просто невыносимо. Он не представлял, что сказать, не знал, как успокаивать женщин, когда они плачут. В конце концов, ничего не говоря, притянул Мари на подстилку и обнял за плечи.

Пока она слепо смотрела на огонь, он одной рукой пригладил ее волосы, убрав с лица, а другой смахнул со щеки слезы. Потом взял в рот кончик ее заостренного ушка, и в ответ оно задергалось.

Постепенно ее веки налились свинцом и глаза закрылись. Но и тогда слезы продолжали струиться.

– Брось, ведьма… не плачь, – пробормотал он.

Когда ее дыхание стало ровным и глубоким, Бауэн понял, что она спит, и изучающе посмотрел на ее лицо. Ее маленький носик был слегка присыпан светлыми веснушками, а подбородок упрямо вздернут. Изящный овал лица окружал рыжий ореол вьющихся волос.

Рубиновые губы во сне немного приоткрылись. Потрясающей красоты женщина, хотя и маленькая.

«И, боги, помогите мне, возможно, она… моя».

Не в состоянии бороться с собой, он прилег рядом и, обняв, притянул к себе ее мягкое, миниатюрное тело: Она вздохнула, Он пощекотал носом ее шею. Ее ушко снова дернулось. И она свернулась в его объятиях уютным калачиком. Даже во сне она реагировала на него так, будто принадлежала ему.

Две вещи он знал наверняка. Первое: возможность обладать ею – будет ни с чем не сравнимое удовольствие. И второе: чтобы быть в ней уверенным, ему придется при первой же возможности содрать с нее пластырь.

Мари проснулась среди ночи с неотступным желанием прочитать письмо. И причиной этого желания была, судя по всему, примитивная ревность.

Поднявшись с подстилки, она заподозрила, что он тоже проснулся, но ничего не сказал, когда она принялась рыться в его вещах. В самом деле, что мог он сказать после того, как копался в ее сумке?