Но я возвращусь несколько назад. Таким образом, в сих упражнениях препроводили мы достальную часть зимы и начало весны и имели довольно дела. Князь по возможности своей помогал мне в моих стараниях, и я командиром сим был крайне доволен. Он обходился со мною не так, как с подчиненным, но как с равным себе товарищем или лучше сказать другом, и ничего без моего совета почти ее делал. Я сам его любил и почитал, и старался во всем соответствовать его ко мне дружбе и ласкам; словом, мы жили довольно спокойно и весело. Одна только святая неделя была обоим нам скучна, ибо как случилась она в самым разрыв воды, то за половодью и за реками не можно было не только в штаб, но и никуда ехать, и мы принуждены были сидеть дома и в день пасхи сам отправлять заутреню и часы. Князь был у меня вместо попа, а мы с ротным писарем отправляли дьячковскую должность, и по своему уменью распевали себе как надобно. По счастию, имели мы у себя канон пасхи, и это был один только раз в моей жизни, что я в сей великий и радостный праздник не был ни у заутрени, ни у обедни.

Вскоре после того, как реки несколько послили, писал ко мне зять мой, что сестра моя отправляется в деревню, и чтоб я приехал с нею проститься.

Желание видеть в последний раз сестру мою принудило меня, несмотря на всю распутицу, ехать в штаб. Но как тогда ни на санях, ни на телеге ехать было не можно, то поехал я верхом, взяв слугу с собою. О езде сей я для того упоминаю, что она едва было не сделалась мне пагубна, и я во время оной находился в смертельной опасности и чуть было не лишился жизни. Сие случилось следующим нечаянным образом.

Едучи туда, принужден я был переезжать более шести рек, из которых иные были довольно велики и быстры. Некоторые переправлялся я на плотах, а чрез иные не инако, как в брод переезжать принуждено мне было. Между сими находилась одна, которая была довольной и сажен до двадцати простирающейся ширины. Однако нас уверили, что она не глубока, и что нам вброд переехать ее можно было. Со всем тем послал я наперед слугу своего проведать; но как она в самом деле нашлась неглубока и воды в ней только по брюхо лошади было, то переехал я ее благополучно и доехал до сестры своей без всякого препятствия. Препроводив у нее несколько дней, распрощался я с нею и поехал обратно на квартиру; и как дорога и реки были мне уже знакомы, то и ехал я себе спокойно и без всякой опасности. Наконец, приехал я к вышеупомянутой реке и, ни мало не осмотрись, пустился на лошади чрез оную. Но в какой ужас я пришел, как, отъехав несколько сажен, увидел, что вода была гораздо быстрее против прежнего, да и весьма была глубже. Как в первый раз мы переезжали, то была она и в самом глубоком месте только лошади по брюхо, а в сей раз мы еще и до половины с мелкой стороны не доехали, как стала она уже гораздо выше брюха, и мои ноги уже все в воде были, а лошадь едва могла идтить и противиться быстрому стремительству воды. Обмер я тогда, испужался, и тогда только, а не прежде, вздумали мы с слугою своим догадаться, что вода в реке в сии дни весьма много прибыла, чего мы, въезжая в нее, ни мало и не приметили. Но что было тогда уже делать? Назад возвращаться было уже некогда. Мы переехали уже более половины, и оставалось вам сажен восемь только ехать. Стоять и размышлять за ужасною быстриною было также некогда. Итак, думая, что по крайней мере глубже уже не будет, как мы тогда были, положили ехать далее. Однако мы с слугою своим очень изрядно обманулись. Вода прибыла без нас более полутора аршина, и потому не успели мы еще с сажень отъехать, как лошадь моя вдруг оплыла, и я окунулся почти весь в воду. Тогда не вспомнил я сам себя и, призввая всех святых на помощь, понуждал только лошадь скорее плыть; но течение и быстрина к сему берегу, где реки самое стремя находилось, было так велико, что моя лошадь не в состоянии была оной противиться, и ее понесло тотчас к низу. Легко можно вообразить, в каком смертельном страхе я тогда находился. Я видел всю опасность тогдашнего случая и, отчаявшись жизни, поднял великий вопль. Но что мог оный мне помочь? Место сие было самое пустое, и жилья близко никакого не было, следовательно, и помочь некому. Я просил только помощи от слуги и без памяти кричал: "Ах, Яков! ах Яковушка, голубчик! Ахти! что делать? Ах, смерть наша!" но моего Якова самого несло таким же образом за мною, и он сам находился не в меньшей опасности, и только мне твердил, чтоб я держался за холку и за гриву лошади крепче. К вящему несчастию видели мы, что и берега были в том месте, куда нас несло, столь круты, что хотя бы приплыли мы и к берегу, так взъехать и пристать было бы не можно.

Долго мы сим образом, отчаявшись в жизни своей, плыли, и нас снесло вниз более ста сажен. Лошадь моя несколько раз принуждена была окунаться, и я с нею; но, по счастию, она была сильна и, противясь сколько можно стремлению воды, старалась приплывать к берегу. Два раза приближались мы к оному, но ни однажды не могла она за глубиною и крутизною берега выбраться, но принуждена была пускаться опять плыть вниз по воде. Сие пуще еще приводило нас в ужас, и я не знаю, что бы с нами воспоследовало, если б сам Бог не восхотел избавить нас от смерти и потопления, ибо, наконец, усмотрели мы небольшой кустарник на берегу и держались сколько можно, чтоб нам его не проплыть. По счастию, успел я за него ухватиться, и чрез самое то помог лошади утвердиться на ногах в том месте, где, по счастию, берег был положе других мест, да и глубина не столь велика. Таким образом выдралась она кое-как на берег и вывезла меня с собою, а за мною выехал наконец и слуга мой.

Сим образом освободившись от смертельной опасности, имели мы причину тогда радоваться и приносить Богу тысячу усерднейших благодарений. Могу сказать, что радость при таких случаях бывает столь велика, что ее изобразить не можно, и о величине оной может только тот прямо судить, кто сам бывал в подобных сему опасных обстоятельствах.

Не успели мы собраться с духом, как началось у нас тужение о том, что мы все обмокли и не осталось на нас ни одной почти сухой нитки. Вода с обоих нас текла тогда ручьями; но по счастию, была тогда погода теплая и день красный. Итак, надеялись мы, что не озябнем до приезда до ближней корчмы, и стали поспешать к оной. Но не все наше горе еще миновалось. Не успели им несколько отъехать, как слуга мой вспомнил, что у нас в тороках был сахар. Сестра отпуская меня надавала мне множество всяких вещей, и между прочим отпустила со мною целую голову сахару. "И, барин! закричал тогда луга мой, ведь сахар-то у нас небось весь подмок". — "Небось, что подмок, — отвечал я, посмотрим-ка!" Как мы думали, так и сделалось. На сахаре нашем бумага уже скорчилась, и он, будучи долгое время в воде, имел время намокнуть изрядным образом. Одним словом, из него текло изрядным ручейком. Что нам тогда было с ним делать? мы развернули его из бумаги, но голова и конического своего вида уже не имела, но на половину уж растаяла. "Бедненькая! говорил я тогда смеючись и с горя: что нам с тобою начать и что делать? Ешь, Яков, сколько можешь, говорил я слуге, и подай мне несколько". Но я не мог его много съесть. Яков мой также поел, поел, но скоро сказал, что более не хочет и что ему уже тошниться начинает. Со всем тем мокрого сахара еще много было. Но что нам с ним было делать? спрятать его было не можно, положить не во что. Наконец снял я с слуги шляпу и положил в нее, чтоб по крайней мере довезть нам ее до корчмы, где мы ее корчмарю отдать хотели; но не успели мы отъехать несколько сажен, как на встречу нам один чухна. Рады мы не ведомо как были, его увидев, думая отдать сахар наш ему и тем освободиться от бремя, которое нам обращалось уже в тягость, но которое, однако, бросить нам жалко было. Но тут началась истинная комедия и заставила нас хохотать и смеяться. Мы — отдавать чухне сахар, но чухна от нас пятится и не берет. — Мы ему толковать, что это сахар, сахар, что это хорошо, чтоб он отнес своим детям, но чухна слов наших не разумеет, а сахара от роду не видывал и не знает. Горе нас и смех тогда пронимал. Я говорю чухне по-немецки и твержу "цукер, цукер", но он и того не разумеет, но смотрит на нас только исподлобья и от нас пятится. Досадно мне наконец стало, я начал его принуждать силою и ему грозить, ежели он не возьмет, но чухна от нас бежать. Что нам было тогда с таким глупцом делать? Насилу, насилу уговорили мы его, чтоб он остановился. Тогда показывали мы ему своим примером, что это есть можно и что хорошо и сладко, и кое-как уговорили, чтоб он отведал и немного съел. Тогда, расчухав, узнал он, что мы его не обманываем, и взял сахар не только от нас беспрекословно, но по чухонскому манеру благодарил нас еще, говоря: "атью мала сакса", и я надеюсь, что детям своим принес он домой великую радость. Что касается до нас, то мы, расставшись с ним, продолжали путь и, доехав до корчмы, принуждены были тут почивать, чтоб пересушить все свое платье, на утро ж возвратились мы в квартиру свою благополучно.

Сие было последнее приключение во время стояния нашего на сих квартирах, ибо вскоре после того выступили мы в поход, как о том в последующем письме будет упомянуто, а между тем остаюсь и прочая.

Любезный приятель! В теперешнем письме опишу я вам таким же образом наше летнее или лагерное житье, как в предследующем письме описал вам наше зимнее стояние на квартирах. Не успела весна вскрыться, как прислано было в полк наш повеление, чтоб ему иттить в Лифляндию и стоять сие лето лагерем по близости главного лифляндского города Риги. По причине приближающейся, и в Европе уже начавшейся войны велено было к сему пограничному городу нашему собраться не одному, а многим полкам и почти всей армии, и слухи уже носились тогда, что нам идтить на помощь к цесареве и воевать против короля прусского, но достоверно того мы еще не знали. Итак, хотя расстояние от Ревеля до Риги было и немалое, и путь нам предложил неблизкий, но мы радовались по крайней мере тому, что нам не стоять при Рогервике и не иметь опять дела с каторжными.

С квартир своих выступили мы, по обыкновению, в половине мая месяца, и все роты собрались и соединились уже на пути вместе, и тут тотчас учинен был всем им тот смотр, о котором упоминал я в предследующем письме и который мне толико был лестен. Поелику для сего смотра и свидетельствования всех рот стояли мы тут дня три, то имел я в сие время случай еще спознакомиться со многими новыми офицерами, прибывшими к полку в минувшую зиму, в особливости же свел я отменную дружбу с одним поручиком, по имени Михаилом Емельяновичем господином Непейцынымъ. Сей человек получил ко мне с первого свидания отменную склонность, и как он был весьма хороших свойств, то полюбил и я его, и могу сказать, что мы во все продолжение службы нашей были между собою друзьями.

Поход наш простирался чрез город Пернов, который мне давно хотелось видеть, однако я не нашел в нем ничего в особливости примечания достойного. Городок он небольшой немецкий, лежащий на брегу Балтийского моря, и довольно изрядный, но несравненно меньше и хуже Ревеля. Впрочем, во время продолжения сего похода не было с нами ничего особливого. Мы шли без дальнего поспешения, и как тогда было наиприятнейшее вешнее время, то иттить нам было довольно весело. Таковые переходы из одного места в другое в мирное время в самом деле ее только не трудны, но и увеселительны, а особливо для офицеров. Переходы делаются всякий день небольшие, два дня идут, а третий берется на отдохновение; места под лагери занимаются хорошие и обыкновенно на лугах, снабденных всеми выгодами; только дежурные и немногие офицеры, прочие же все совершенно свободны и могут ехать где хотят и на чем кому угодно, то есть, верхом ли или в своих колясках и кибитках. Но в сих последних езжали мы только по ночам, да и то ленясь вставать рано и в то время, когда отправляются обозы, но досыпая в оных до света. Впрочем же у всякого офицера была верховая лошадь, и на них ехали мы по произволению, где хотели, и обыкновенно компаниями по поскольку человек вместе. Тут разговоры, смехи, шутки и издевки составляли наше дорожное упражнение и сокращали нам короткие наши путешествия. Как скоро попадется нам какая корчма на дороге, которыми, как известно, во всей Эстляндии и Финляндии все дороги, так сказать, унизаны, то заезжаем для отдохновения в оную, находим тут другую компанию офицеров, пьющих либо чай, либо завтракающих, либо играющих в карты и курящих табак. Мы сообщаемся с оными и либо также предпринимаем что-нибудь делать, либо посмеявшись и побыв с ними вместе, продолжаем далее свое путешествие, ищем в корчмах иной компании, приобщаемся к оной и, согласясь, едем вместе и забавляемся совокупно. Между тем повозки наши продолжают путь с обозами и, приехав гораздо прежде нас, разбивают нам палатки, варят есть, и мы, приехав, находим уже обеды готовые, едим и после обеда отдыхаем, а там посещаем друг друга в палатках и занимаемся разными упражнениями, покуда, наконец, ночь не рассеет нас опять по нашим повозкам и палатками. В самое и такое время, когда случалось быть дежурным и вести полк, ехать при оном было не скучно, солдаты обыкновенно идут почти играючи, и воздух гремит от распеваемых ими в разных местах громких песен. Словом, в походе таковом не можно никогда почти ощущать скуки, а таким точно образом шли и мы тогда, и весь сей поход окончили и препроводили с удовольствием. Одно только обстоятельство причинило нам некоторую досаду, и было то во время отдохновения нашего при Пернове. Обе наши гренадерские роты были как-то неукомплектованы рекрутами, и надлежало их укомплектовать из наших мушкатерских рот, и выбрать к тому наилучших и виднейших людей из всей роты. Сей-то выбор производим был в помянутое время и произвел всем нам великое неудовольствие. Нельзя довольно изобразить, как досадно ротному командиру, когда отнимают у него лучших людей из роты. Мне отнимание сие в особливости и наиболее потому было досадно, что я столько трудов прилагал к обучению оных. Признаюсь, что мне оных так было жаль, что всячески упрашивал адъютанта и других, от кого тогда сей выбор зависел, чтоб не брали у меня тех, которые в особливости были мне надобны, и давал обещание им сам за то служить, власно так, как бы солдаты были мои подданные. И могу сказать, что по сим просьбам моим рота наша отделалась счастливее прочих.