Я не знаю, Господи, что Ты готовишь мне. Я знаю только, что Ты благ; все, что Ты ни сделаешь со мною, будет истинно. Мне нечего подарить Тебе; все, что есть у меня, и так Твое. Я не боюсь того, что ждет у конца тропы; не боюсь болотных огоньков, которые мигают по сторонам, маня меня за собою. Свет их – мертвый свет, но я еще стою на тропе. Я боюсь смерти, но теперь это не может ничего изменить. Я боюсь смерти, потому что не знаю о ней, потому что не понимаю, что она такое. Но мне кажется, что истинное лицо ее иное, чем я могу даже представить, – и это все потому, что Ты благ.

Этот путь прям, и я – слепой, который может только чувствовать, где свет, но не знает, каков он. У меня нет ничего, кроме пути; а путь существует только для того, чтоб его потерять – ибо он иссякает, когда приводит к цели. Я знаю, почему так: путь не может быть сам по себе целью, но Цель имеет в себе и путь. Тело мое не умирает – нет, это душа, кажется, сжигает его своим огнем. Когда путь кончится, я открою глаза, и помоги мне Господь.

…Когда тропа кончилась, история Аллена, человека девятнадцати лет, рыцаря Грааля, тоже сошла на нет. То, что он увидел в конце пути, было слишком священно, чтобы описывать его смертными словами, и слишком открыто и обнажено, чтобы не быть величайшей из тайн. Он увидел Сердце Мира, бьющееся и живое, и время скругляло свой путь, коснувшись его.

– Через Христа, со Христом и во Христе. – Иосиф из Аримафеи вознес над головою Чашу, из Которой исходил лучистый свет, коим жил мир. Хоры молчали, и все, кто был там – ангелы, крылатые звери, смертные люди, – преклонили колена. Свет стал невыносимо ярким – настолько же ярче дневного, насколько солнце ярче свечи, – но он не жег глаз, раскрывая им истинное обличье мира. И обличье это оказалось прекрасно, ибо оно было – свет. Священник поднес Чашу к губам и причастился из Нее Истинной Крови, и протянул Ее второму – тому, кто сослужил ему. И второй Иосиф, коему имя также было Галаад, принял Ее и коснулся губами Света, и Свет напитал его.

Лицо его стало таким, каким и должно быть в Замысле лицо человеческое. Свет осиял его изнутри, и Аллен не смог смотреть на него, ибо сердце его разрывалось от любви.

– Се – Агнец Божий, берущий на себя грехи мира. Блаженны званые на вечерю Агнца. – Белая облатка вознеслась над Чашей, и слуга Божий держал ее обеими руками.

– Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, – ни Гай, ни Аллен не знали, говорят ли они вслух или же только голосами своих душ, – но скажи только слово, и исцелится душа моя.

И явилась фигура мальчика меж ними, и лицо Его было светлее любого пламени на земле. На ладонях и стопах Его алели кровоточащие раны, и был Он наг, но облечен таким великолепием, к которому вечно стремятся люди, облекая себя одеждами. И пятая рана была в сердце Его, и в ране цвела роза крови. Мальчик улыбнулся им, и сердце Аллена раскололось от радости, но осталось живым. И тогда Он вошел в маленькую белую облатку, и воздух в храме запел.

– Тело Христово.

Амен, истинно, отвечали двое алчущих Истины – и вкусили ее, и сладость той облатки превосходила по сладости саму жизнь.

Трубы и флейты запели в Алленовом теле, и солнце взошло в нем и осияло его, и он увидел все, к чему только стремилось его сердце, – то была Роза, и Роза вошла в него, и он сам стал ею.

…Они стояли в пустой сияющей церкви, а может, той церкви и не было – просто был Свет. Три юноши и древний старец, держащий небольшую глиняную чашу в руках – а над чашей легким облаком стоял светящийся туман.

– Отче, – голос Галаада чуть задрожал, – верно ли понял я весть Грааля? Я испытал столь сильную радость, что плоть моя сгорела в ней, и я более не могу оставаться на земле.

– Да, брат. Тебе позволено уйти сейчас, ибо миру более не вместить тебя. То мог лишь Господь, а ты войдешь в Жизнь вечную и увидишь То, чего не вынесла бы смертная плоть.

Галаад опустился на колени. Он сильно дрожал, и слезы текли по его щекам – то плоть не могла вынести совершенной радости его духа. И тогда, только тогда Аллен понял то, чего не знал, – он понял, каково истинное лицо ангела по имени Смерть. Как выглядел он до того, как враг рода человеческого извратил людские глаза и сердца, – и каково было его имя.

Имя его было Зов. Или же – Успение.

Лицо его было – Радость.

Человек идет вверх по дороге Радости и доходит до Предела. Отгибая лепестки розы, он заглядывает в сердцевину. «Ведь люди должны были бы умирать от радости, – крикнула душа Аллена, – просто идти выше – к горам, я знаю теперь…» Он плакал, и плакал Гай, но не о Галааде.

Он повернулся к ним – человек, которого они любили, за которым они шли, – но слова не вмещали его прощания. Он улыбнулся им и перекрестил их, и это осталось с ними навсегда.