«Так я заставлю тебя повиноваться мне, проклятый ублюдок!» — посулил альбинос, и три женщины горячо поддержали его решение силой вырвать у отпрыска Всевидящих помогающие им без забот существовать пророчества.

Несмотря на его редкостную для столь юного возраста силу, они справились с Ллеу — и вот уже две зимы держали в подземелье, доведя почти до безумия невыносимой для него тьмой, голодом, цепями и постоянными издевательствами и физическими пытками. Однако все было тщетно — юноша продолжал молчать.

Он был живым человеком и страдал безмерно, но внутренний закон неведомых ему предков оказался сильнее боли, голода, страха и темноты. Может быть, им действительно постепенно овладевало безумие, но еще безумнее день ото дня становились четверо его мучителей, почти утратившие от ненависти даже самый человеческий облик.

Исчезновение сына Бриккриу объяснил соплеменникам тем, что парень не вернулся с охоты, верно, попав в руки все тех же Всевидящих (относительно которых старейшина усиленно распространял порочащие людей лесов ничему не соответствующие слухи), и все, не особо задумываясь, приняли это объяснение.

Но словно проклятие пало с тех пор на селение, и люди вскоре стали один за другим покидать Туонелл, гонимые неведомой тоской и беспричинным страхом.

За несколько лун селение почти опустело, это место сделалось словно зачумленным, и даже случайные путники старались, точно чуя недоброе, обходить его стороной…

А Ллеу и его мучители все длили неравный поединок, который неминуемо должен был закончиться смертью юноши от голода и пыток — удивительно, как вообще он до сих пор оставался в живых. Однако по мере того, как жизнь покидала истерзанное тело Ллеу, уходила она и из тел Бриккриу, Линн и их дочерей. Смутно чувствуя это, они продолжали бесчинствовать и с все большей яростью глумиться над своей невинной жертвой.

Почему Дана вдруг решилась облегчить душу, поведав чужаку обо всех ужасных вещах, творящихся в подземелье их дома? Скорее всего, из всей семьи бесчеловечных монстров она одна в глубине сердца сохранила что-то человеческое, устала от непрерывного кошмара и теперь, наконец, пожелала хоти бы таким способом освободиться от него.

Смерть Бриккриу словно отворила какие-то заслоны и дала Дане возможность говорить, облегчая тем самым свою душу.

— Мы две зимы терзали невинного, — закончила она, устало прикрывая глаза, — и каждая из нас теперь заслуживает любой кары, какую только можно измыслить для подобных существ, ибо мы давно уже — не люди.

— С этим-то не поспоришь, — буркнул Конан, с отвращением и гневом оглядывая женщин.

Он однако не знал, как поступить с ними.

Марать благородное оружие кровью связанных противников, не способных более противостоять ему, — либо просто уйти, и пусть они тогда сдохнут сами. Варвар решил передать право вынести приговор парню, столь долго страдавшему от их рук.

— А ты что скажешь? — обратился он к нему. — Прикончить тварей на месте или поступить по-другому?

Юноша пошевелился и попробовал приподняться.

— Оставь их. Не надо делать зло еще большим и помогать ему вырасти. Но меня здесь не бросай. Я смогу быть тебе нужным.

В последнем утверждении можно было усомниться. Ллеу выглядел так, словно вот-вот испустит последний вздох, о том, что он сможет вынести длительное путешествие, не было и речи. Да, такой спутник отнюдь не мечта — не на себе же его тащить?

— Я смогу идти, сын кузнеца, — словно прочитав его мысли, произнес Ллеу. — Поверь, я не стану обузой в твоем пути, если ты еще немного поможешь мне. У тебя есть нечто, способное возвратить мне силы.

— Что же именно? — не понял киммериец; с удивлением он ощутил, что ему все же хотелось бы видеть Ллеу своим спутником, но не оставаться же в этом проклятом богами селении неизвестно сколько времени, ожидая, пока парень достаточно окрепнет для похода в Ландхааген…

— Я не знаю, как это называется, — продолжал юноша, — но оно… оно живое… и обладает магическим свойством…

Внезапно Конан понял, о чем идет речь: святыни антархов, вечно зеленая ветвь маттенсаи! Что ж, почему бы не попробовать?

Она, конечно, никак не действует на обычных людей, то Ллеу, все-таки, не так уж и обычен, он сам в некотором роде — чудо. Если присутствие ветви маттенсаи способно возвратить жизнь целой стране, имеет смысл, испытать ее силу.

В конце концов, вреда это никак не причинит. Варвар ненадолго оставил Ллеу и, возвратившись с ветвью, показал ее юноше.

— Не это ли средство, ты считаешь полезным для себя?

Он вложил ветвь маттенсаи в руки парня, и тот благоговейно и бережно прижал ее к груди, покрытой уже подсохшими и все еще гноящимися шрамами, а затем с глубоким вздохом закрыл глаза и неподвижно вытянулся, точно мертвый.