Дед Федор Иванович Титов был фигурой колоритной. Екатерина Есенина вспоминала его как человека, который «был умен в беседе, весел в пире и сердит во гневе». Он умел нравиться людям, ко всем находил подход. Горе он не мыкал, не бедствовал, у него было четыре баржи, которые он гонял в Петербург и в которых души не чаял — да и немудрено, так как прибыток от них был немалый. Вот свидетельство Екатерины Есениной: «Дом его стал полной чашей. В доме были работник и работница, хлеба своего хватало до нови. Лошади и сбруя были лучшими в селе». Когда Федор Андреевич глубокой осенью возвращался из торговых походов в Константиново, он по заведенному у себя обычаю устраивал пир на весь мир, на улицу перед домом выкатывали бочки с брагой и вином и угощали от души всех желающих. Увы, впоследствии Федор Андреевич разорился: две его баржи сгорели, а остальные две во время половодья сорвало с причала, течение унесло их и разбило.

В доме деда Титова Сергей прожил пять лет. Не приходится сомневаться в том, что эти годы наложили отпечаток на характер мальчика. В беседе с профессором Розановым, высоко ценившим стихи Есенина, поэт сказал: «Оглядываясь на весь пройденный путь, я все-таки должен сказать, что никто не имел для меня такого значения, как мой дед. Ему я больше всего обязан. Это был удивительный человек. Яркая личность, широкая натура, «умственный мужик». Дед имел прекрасную память и знал наизусть великое множество народных песен, но главным образом духовных стихов».

Если с дедом Титовым все ясно, то с матерью Есенина дело обстоит далеко не так. Примечательны слова Есенина в письме к Марии Бальзамовой, посланном из Москвы в конце 1912 года: «Мать нравственно умерла для меня уже давно». Их нельзя списать на обычный в семнадцать лет максимализм — письма к Марии дышат чистотой и откровенностью. Видимо, надо было достаточно настрадаться, чтобы высказаться так резко и импульсивно.

Николай Сардановский, хорошо знавший Есенина в тот ранний период, писал в своих воспоминаниях: «Сергей не выказывал никакой любви к своей семье и постоянно спорил с отцом и матерью… У нас, людей посторонних, создалось впечатление, что Есенин враждебно относился к своей семье».

С другой стороны, уже будучи взрослым человеком, Есенин не раз и в беседах с друзьями, и в письмах с любовью говорил о матери. Надо думать, что по прошествии лет он все-таки сумел понять и простить мать. Но простить за что?

О том, что в жизни Татьяны Федоровны присутствовала некая тайна, можно судить только по косвенным намекам и глухим разговорам.

Некто Атюнин в 1926 году — через год после того, как Есенин ушел из жизни, — приехал в село Константиново и, что называется «по горячим следам», начал опрашивать земляков поэта, собирая все, что они могли о нем вспомнить. Вот что он вынес из своих изысканий: «В течение четырех лет Сергей жил в мире и покое, баловень и любимчик семьи, когда неожиданно счастливый семейный дом рухнул. Его мать родила сына (который вскоре умер) — его отец не признал этого сына за своего и расстался с Татьяной, а точнее бросил ее и Сергея на произвол судьбы, перестав высылать деньги из Москвы».

Двоюродный брат Сергея Н. Титов утверждал, что вскоре (даже подозрительно скоро) после своего замужества Татьяна Федоровна тайно родила дочь, которую тихо куда-то отослали, чтобы не дать повода для пересудов. По словам того же Н. Титова, Сергей не был первенцем и появился на свет уже после рождения той дочери, о судьбе которой доподлинно ничего не известно. По всей видимости, не все ладно было между родителями, и Татьяна Федоровна ушла из дома Есениных неспроста, да и в родном доме ее встретили без радости, иначе трудно было бы объяснить, почему ее отец взял Сергея себе, а дочь отправил с глаз долой, в город. Позже Татьяна даже просила мужа о разводе, но тот отказал.

Картина складывается хотя и не полная, но все же в целом ясная: в детстве Сергей Есенин почти не знал материнской ласки, что и заставляло его подсознательно искать не просто близости с женщинами, не только удовлетворять свои желания. В не меньшей, а может быть, и в большей степени он ждал от женщин проявления чувств, чем-то похожих на материнские. Разве не этим объясняется тот известный факт, что все женщины, которыми он увлекался или которых действительно любил, были старше его, если не считать последний год жизни?

Возможно, кому-то это утверждение покажется спорным, однако из дальнейшего нашего повествования многое станет более чем очевидным.

Уже в детские годы в характере Сергея Есенина проявилась черта, которую нельзя было не заметить ни тогда, ни позже. Он желал главенствовать, быть во всем первым. В этом своем желании он не видел ничего дурного и не скрывал его, он даже неоднократно писал о нем. Вернемся к автобиографии 1922 года: «Из мальчишек со мной никто не мог тягаться… Я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах». Конечно, кому не хочется прихвастнуть своей удалью? Но вот свидетельство соученика Есенина по сельской школе Клавдия Воронцова, которому незачем приукрашивать образ знаменитого земляка: «Среди учеников он всегда отличался способностями и был в числе первых… Он верховодил среди ребятишек и в неучебное время. Без него ни одна драка не обойдется, хотя и ему попадало, но и от него вдвое».

Атюнин, о чьих изысканиях мы уже сказали, писал: «Во всех проказах учеников Сергей был заводилой и вожаком, его приятели, посмеиваясь, называли его воеводой. Несмотря на то, что Сергей рос слабым, тщедушным, никто не решался обидеть его, он немедленно ввязывался в яростный кулачный бой».

Потом, уже в зрелые годы, он напишет: