Шрифт:
Из его же автобиографии: «Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил по чужим огородам. Убегал дня на 2–3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах, сначала замутив воду руками, или выводками утят. После, когда я возвращался, мне частенько влетало».
И еще одно признание: «Рос озорным и непослушным. Был драчуном. Дед иногда сам заставлял драться, чтобы крепче был».
Рядом были «наставники и пример для подражания» — он рос вместе с тремя дядьями, которые были постарше его и отличались буйным характером. Их шалости носили зачастую далеко не невинный характер. Когда Сергею было всего года три с половиной, дядья смеха ради посадили его на лошадь без седла и хлестнули ее, чтобы скакала порезвей. Потом Есенин с гордостью вспоминал, что очумел от страха и в отчаянии вцепился ручонками в гриву, но все-таки сумел удержаться и не свалился наземь.
Дядья научили его плавать — самым варварским и самым действенным способом. Вывозили его в лодке на реку и бросали в воду. Побарахтавшись раз-другой и нахлебавшись воды, он быстро научился держаться на плаву. Их же «заслугой» было и то, что Есенин стал первым среди мальчишек в небезопасной забаве — в лазанье по деревьям. Он стал первым во всем, потому что им владело желание главенствовать.
И все же кое в чем Сережа Есенин отличался от своих сверстников-сорванцов. Впрочем, слово «отличался» не совсем точно отражает суть дела — он просто был иным, в нем пробуждался Поэт.
К стихам Есенина потянуло рано — лет с девяти.
Любой талант, в том числе и поэтический, от Бога. Однако он подобен зерну, брошенному в землю, он растет и питается теми силами, которые находит в ней. Такой почвой оказалась для Есенина песенная народная среда. «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя, а отец даже слагал их», — писал Есенин. И еще: «Книга не была у нас совершенно исключительным и редким явлением, как во многих других избах. Насколько я себя помню, помню и толстые книги в кожаных переплетах. Но ни книжника, ни библиофила это из меня не сделало… Устное слово всегда играло в моей жизни гораздо большую роль… В детстве я рос, дыша атмосферой народной поэзии».
Приведем еще две цитаты из есенинских автобиографий. 1923 год: «Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам». Еще через год Есенин подтверждает уже сказанное ранее, но более пространно: «Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого… Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне Библию и священную историю… Влияние на мое творчество в самом начале имели деревенские частушки».
В стихотворении «Мой путь», относящемся к 1925 году, Есенин опять возвращается к истокам своего творчества:
Тогда впервыеС рифмой я схлестнулся.От сонма чувствВскружилась голова.И я сказал:Коль этот зуд проснулся,Всю душу выплещу в слова.И далее следует очень важное признание — он мечтает о славе:
Тогда в мозгу,Влеченьем к музе сжатом,Текли мечтаньяВ тайной тишине,Что буду яИзвестным и богатымИ будет памятникСтоять в Рязани мне.Жажда признания, жажда славы зародилась в нем очень рано. Кстати, забегая немного вперед, следует отметить, что все люди, пользующиеся популярностью, заслуженной или мнимой, выглядели в его глазах по-особому, он непременно хотел сблизиться с ними, встать с ними вровень, и это наложило заметный отпечаток на его романы с некоторыми женщинами, в том числе и с Зинаидой Райх, и с Айседорой Дункан. Однако о них попозже.
О том, насколько всепоглощающей стала с годами эта жажда, можно судить по небольшому, однако очень красноречивому эпизоду из «Романа без вранья» Анатолия Мариенгофа, друга и соратника Есенина по «Ордену имажинистов».
Они с Есениным шли по Кузнецкому мосту и увидели Шаляпина, который возвышался над толпой, как величественный монумент самому себе. Прохожие пялили на него глаза, тыкали в его сторону пальцами, норовили заглянуть под поля шляпы. Кругом слышался шепот: «Шаляпин!»
«Я почувствовал, — вспоминал Мариенгоф, — как задрожала рука Есенина. Расширились зрачки. На желтоватых, матовых его щеках от волнения выступил румянец. Он выдавил из себя задыхающимся (от ревности? от зависти? от восторга?) голосом:
— Вот это слава!
И тогда, на Кузнецком, я понял, что этой глупой, этой замечательной, этой страшной славе Есенин принесет в жертву свою жизнь».
Но все это было еще впереди. А сейчас следует вернуться во времена юности Есенина и взглянуть на него глазами его знакомых. Нельзя не подчеркнуть, что необыкновенная красота Сергея Есенина играла в его жизни и в его отношениях с женщинами первостепенную роль. Вот как описывал Есенина Николай Сардановский, товарищ Сергея по Константинову: