— Радость моя, прими участие в исинди! — сказал вдруг Гвандж Апакидзе.

Тараш рассмеялся.

— Ведь сами говорите — не эмхвариевский день.

— Кто же выпустит сейчас старых Эмхвари? Ты — другое дело. С тобой, как с образованным абхазцем, большевики считаются.

Подошла Дзабули. В руках у нее — башлык Арзакана.

— А где взять лошадь? — спросил Тараш.

— Лошадь, счастье мое? — засуетился Гвандж. — Мигом достану. Тут есть один Лакербая. Переправляясь через Ингур, он простудился и слег. Я забрал у него лошадь, внук мой сидит на ней. Сейчас приведу!

И Гвандж Апакидзе нырнул в толпу.

От неожиданно принятого решения Тараша охватила детская радость.

Женщины и старики, стоявшие неподалеку, пришли в неописуемый восторг, что в исинди примет участие «просвещенный Эмхвари».

Недоволен был лишь Шардин Алшибая. Криво ухмыльнувшись, он отозвал Тараша в сторону и стал вполголоса его отговаривать. Это необдуманное решение. Не к лицу, мол, интеллигентному человеку джигитовать, да еще в исинди! Только посмотреть на сегодняшних участников: ведь ни одного дворянина.

Но Тараш пропустил его слова мимо ушей.

Гвандж подвел лошадь. Тараш снял френч, передал его Лукайя, туго опоясался башлыком Арзакана и ловко вскочил в седло.

Тамар и Дзабули, чтобы лучше видеть состязающихся, стали на дубовые бревна.

Исинди еще не начиналась, но наездники уже разделились на два отряда.

Около сотни всадников расположились на западной стороне поля, столько же — на восточной, шагах в сорока от черты ворот.

Гвандж Апакидзе стоял рядом с Тамар. Шардин Алшибая незаметно обнял за талию Дзабули. Ее упругое теплое тело влекло его куда сильнее, чем исинди.

— Странно, — удивлялся какой-то старик в башлыке, глядя на Тараша. — Где этот образованный человек научился ездить?

— Покойный его отец имел целый табун, — отвечал ему другой, стоявший рядом.

Тамар с нетерпением ждала, кто возьмет верх: Гунтер, на котором скакал Тараш, или Арабиа?

Дзабули волновалась не меньше; она хорошо знала, чья победа доставила бы ей больше радости.

Сзади напирал народ.

Шардин, пользуясь теснотой, еще сильнее прижимался к Дзабули.

Девушка осторожно отодвигалась от него, но стоило качнуться бревну, и Шардин как бы нечаянно хватал ее за руки выше локтя.

От возбуждения у него так застлало глаза, что он не видел ни Арабиа, ни Гунтера.

Больше всех беспокоился Гвандж Апакидзе. Для него было очень важно, кто победит: дворянин или крестьянин?

Гунтер казался Гванджу лучше выхоженным, и он был уверен в его превосходстве. Что же касается наездника, — ничего не значит, что Тараш вырос за границей. Как может какой-то Звамбая в чем бы то ни было победить Эмхвари.

Заслоняя рукой глаза от солнца, Гвандж, не отрываясь, следил за состязанием.

От отряда отделился жеребец цвета львиной шерсти — Дардиманди, англо-араб Мухрованского коннозаводства. На нем сидел какой-то грузин из Тбилиси, красный командир.

За ним на отличном кабардинце вылетел коренастый тюрк, конюх Абдулла Рамаз-оглы. Конь отливал блеском воронова крыла, задние ноги — в белых шашках. Клубы пыли, поднятой лошадьми, окутали всадников, скакавших в золотой завесе, наброшенной на землю заходящим солнцем…

Но вот в поле вырвались Арзакан Звамбая на Арабиа и Тараш Эмхвари на Гунтере.

— Жеребец, на котором скачет Эмхвари, — утверждал Гвандж Апакидзе, — от Уайт-Стрит, кобылы принца Ольденбургского, из коннозаводства Вильгельма… Отец ее, как говорят, — жеребец из Тбилисского коннозаводства, по прозвищу Пикриа…

Гунтер и Арабиа поравнялись и полетели по синевшему в сумерках полю.

Огненный Гунтер и караковый Арабиа, скакавшие рядом, были подобны легендарным коням Аполлоновой колесницы.

Через некоторое время, перейдя на рысь, они поскакали обратно. Опять рядом. Гвандж, видя это, заволновался.

Тараш Эмхвари присоединился к своей группе. Теперь из другого отряда выпустили на поле некоего Ашхвацава на наркомземовской полукровке.

Ашхвацава пронзительно гикнул по-абхазски, вызывая Арзакана, и оба двинули коней друг на друга, грудь в грудь.

Но и тут Арзакан не уступил сопернику первенства.

Кац Звамбая неподвижно сидел на своей кобыле. Он зорко следил за джигитовкой воспитанника и сына, затем за состязанием сына и Ашхвацава. И решил так: если кто-нибудь отобьет первенство у рода Звамбая, он сам тотчас же выйдет на ристалище.