Огонь медленно угасал. Зосима осторожно подтолкнул ногой последнюю головешку, осмотрелся и снова вышел.

— Немой он, что ли, этот Зосима? — спросил Тараш у Лукайя.

— Нет, он не немой, но только ни с кем, кроме меня, не разговаривает. В народе толкуют — повстречался с лесной женщиной и с тех пор потерял речь. Не любит разговаривать, так и сидит целыми днями со своими думами, — вполголоса проговорил Лукайя.

Мельник не возвращался. Тараш, воспользовавшись этим, стал расспрашивать Лукайя, не знает ли он что-нибудь о кресте Тамар.

Услышав о пропаже, Лукайя разволновался.

— Говорил я ей, бедняжке, чтобы не надевала его на скачки. Вот и потеряла… Ведь крест-то ей подарила матушка перед смертью. Точно вчера это было. Помню, как в свой смертный час сказала ей: «Если любишь меня, не теряй креста и не дари никому!»

Вот и потеряла крест!

И, приподнявшись на лежанке, Лукайя стал бить себя кулаком по голове.

— На моих руках вырос птенчик, а не слушается меня ни в чем, — бормотал он.

Немного успокоившись, справился о маленькой Татии. Наконец спросил о Тариэле. Сильно сокрушался:

— Я видел, как он упал. А вдруг из-за меня случилась с ним беда?

Тараш знал со слов Даши, что Тариэл швырнул в Лукайя палку и что после этого ему стало дурно, а Лукайя схватился за ногу и, хромая, убежал.

Великодушие Лукайя поразило Тараша.

— Я и двух дней не выдержу без Татии и Тамар, — признался старик.

Тараш стал уговаривать его вернуться домой сегодня же: Тамар очень нездоровится. Услышав это, Лукайя встал.

— Нога болит, да ничего! Дойду как-нибудь.

Но как перебраться через топь, которую не осилит и лошадь? А если даже перейти ее, — все равно мост испорчен. В безлунную ночь сам дьявол не переплывет Ингур!

— Как же ты дошел сюда с больной ногой? — спросил Тараш.

— У рынка повстречался с аробщиками. Ехали на мельницу. Они меня и подвезли.

— Как настанет утро, мы пойдем, — говорил Лукайя. — Хоть и сильно болит нога, все же доберусь. Выйдем до зари.

Вспомнив о кресте, он снова начал сокрушаться:

— Недоброе это предзнаменование — потерять крест! — и старик качал головой.

Тараш продолжал свои расспросы о Зосиме. Из путаной болтовни Лукайя он с трудом понял, что Зосима был у идолопоклонников-абхазцев волхвом и творил молитву на наковальне.

Сначала он совершал этот культ в тайне. Работал в кузнице и в то же время усердно выполнял ритуал. Молодой Эсванджиа, усыновленный Зосимой, выдал его тайну. Кузницу прикрыли.

С тех пор отвратил Зосима свое сердце от людей и перебрался на эту далекую мельницу.

— Возненавидел Зосима людей, никого не удостаивает словом. Он и меня зовет к нему жить, — рассказывал Лукайя. — Да и сам я хочу уйти от мира, жду вот только, чтобы Тамар вышла замуж. Ничего уже не прошу у бога, но будет у меня к нему последняя просьба — ниспослать мне смерть.

И еще выведал от него Тараш, что у Зосимы на мельнице есть «ангелозтоатони», что он умеет заговаривать змей и знает все тайны пресмыкающихся.

— Чем же он кормит змею? — спросил Тараш.

— Тс-с-с… Не упоминай безымянного, — шепнул испуганно Лукайя. — Чем же он может кормить непонимаемого? Дает молоко, если где достанет. С гор спускаются пастухи, кто пожалеет для него стакан молока?

В это время вошел Зосима. Скинув у очага вязанку дров, он сел на прежнее место и стал подбрасывать поленья в огонь.

На мельнице было тихо.

Как завороженный, смотрел Тараш на Зосиму, слушая шипенье и треск ясеневых дров. Наконец не выдержал и обратился к Лукайя:

— Кому принадлежала эта мельница раньше?

— Князю Дадиани.

— А сейчас?

— Колхозу.

— Кто поставил Зосиму мельником?

— Село.

Тараш замолчал.

— Зосима долго голодал, — продолжал Лукайя, — пока, наконец, его не пожалели и не поставили мельником.

Зосима все так же каменно молчал, точно не о нем шла речь. Обычно бледное его лицо раскраснелось от жара очага.

Сидел, нахмурив косматые брови, будто таил обиду даже на этот благодатный огонь.

И вдруг, после томительного молчания, обратился к Лукайя:

— Ты бы, парень, подал гостю молока. Там немножко осталось в горшке. Из твоих рук он не побрезгует.

Потом встал и грузно улегся за мешками с мукой.

Тарашу стало смешно, что мельник назвал Лукайя «парнем» и при этом даже не повернулся к собеседнику.

Нелюдимость Зосимы поражала и тяготила. Оглядев Тараша, когда тот вошел в его лачугу, Зосима после этого уже ни разу не взглянул на гостя.