— Я всегда чувствовала, что он недостаточно зрел для высокой партийной работы. Вот пример, товарищи, того, как человек неправильно понял Перестройку и то, что мы называем Гласностью. Так вести себя нельзя. Гласность Гласностью, товарищи, но говорить-то нужно правильно, аутентично.

Когда же Бориса Николаевича назначили на другой ответственный пост (шутка ли — министр!), Ирина Филипповна и тут нашла что сказать:

— Здесь ему самое место. Ведь он по образованию строитель. Долгое время работал на этом сложном участке социалистического строительства. Здесь он найдет себя. Руководить строительством сможет.

Ира была страстным сторонником Перестройки и не раз возмущалась:

— До чего эти чиновники довели страну, все растащили, разбазарили! Жили-то мы за счет чего? Продавали свои полезные ресурсы: нефть, газ, золото, лес. И больше ничего не экспортировали. Никто не работал. А платили зарплату всем подряд. Даже за те товары, которые не продавались. И вот вам, пожалуйста, результатец. Ох, уж эти чинодралы, у нас в стране (вы представляете?) миллионы руководителей!!!

Ира обожала произносить речи. И делала это очень своеобразно и талантливо. Почти в каждом ее предложении звучали такие славные слова, как перестройка, гласность, ускорение. На одной из планерок Ира высказала ряд соображений (интригующих) и насчет литературы.

— Товарищи, пусть всегда будет Гласность, пусть всегда будет Ускорение. Это же прекрасно, товарищи! Сейчас печатают многих интересных писателей. Вот, например, Булгаков. Хоть он был, конечно, великим путаником, но ведь все равно печатаем его! И я считаю, что всем нам надо ознакомиться с его доселе неизвестными произведениями. У нас в музее есть печатная машинка. Печатная машинка, товарищи, — это орган размножения. Пусть Светлана Сурьмина (она ведь ранее работала секретарем-машинисткой) перепечатает нам экземплярчика четыре, например, «Сердца, как его, собачьего». Ведь интересно!

Все дружно закивали головами. А Светка закручинилась, как красна девица, у которой в свадебную ночь украли супружника.

При всех своих закидонах Ира была чудесным человеком. Она отличалась редким альтруизмом, который у людей определенного склада развивается к глубокой старости. Ира любила делать людям добро. И нескольких сотрудников музея устроила на хорошо оплачиваемые новые работы. «Выколачивала» своим знакомым квартиры, участки… Многое делала и для музея — «пробивала» сотрудникам пропуска в специальные, ведомственные, номенклатурные поликлиники, бесплатно — через какого-то спонсора! — поставила в музей несколько видеомагнитофонов, диктофоны и т. д.

Иру все любили, даже Светка Сурьмина, хотя печатала Булгакова она, конечно, неохотно.

…Наступил декабрь. Скользкий, неприветливый, зябкий месяц.

Утешало только то, что выдали получку. Мужчины ожидали, когда откроется Елисеевский магазин. Деньги уже отдали технику Сашке. Он побежал за напитками, кому-то — коньяк по тринадцать восемьдесят, кому-то — шампанское по шесть пятьдесят. А если особенно повезет, Сашка всем притащит «Русский сувенир» за десять рублей. Сорок градусов. Дешево, но сердито.

В десятую комнату ворвалась Светка Сурьмина, довольно скверная на язык и, естественно, на характер замужняя женщина. Руки у нее почему-то были в каких-то кровоподтеках и синяках.

Комната затихла.

— Жарков, что это у тебя галстук такой короткий? — съязвила Сурьмина.

— Все у тебя, Сурьмина, не слава богу. Раньше я в этом галстуке ходил, ты ничего не говорила. Так вот, я его не укорачивал.

На помощь мне пришел Ерошкин:

— Светик, а что это у тебя за укус на руке, кто тебя обидел?

Светка, бросив глазами гром и молнии на Ерошкина, вылетела из комнаты.

Теперь в комнату вошел Бедолагин, потомственный художник двадцати девяти лет, убежденнейший реалист, член Союза художников СССР, комсорг этой мощной организации и неизлечимый пьяница. Он уже принял грамм двести. Взгляд у художника был возбужденный и блуждающий. Он хотел еще пропустить стаканчик, другой, третий… Хотел и поговорить. Говорил он, как правило, об одном: о Сергее Сергеевиче Мойшевом, начальнике отдела экспозиции, своем непосредственном руководителе.

— Какой же он, этот Мойшевой — гнусный тип, скотина! — начал ругаться Володька. — Не-на-ви-жу! Ничего в музейном деле не понимает. А сегодня пришел надушенный тройным одеколоном, дурак. Лучше бы мне отдал — я бы выпил.

Потом Володька решил порассуждать об искусстве:

— Авангардисты мне осточертели. Все прут и прут, как танки, подонки. Выставки, мол, хотим свои устраивать. Но мы, честные мастера, будем до последней капли крови сражаться против их гнусных произведений, так сказать, искусства. Бороться будем, пока течет кровь в наших реалистических передвижнических жилах. Есть только одно направление в живописи — это реализм. Есть только передвижники. Крамской, Репин, Суриков.