Оглянувшись на дверь, украшенную расколотым матовым стеклом, я начала перебирать ближайшую папку – и тотчас же присела на край табуретки, чтобы не упасть, – эта папка была забита ВГИКом.

Нашим ВГИКом.

Солировала Алена – почти все наброски были посвящены ей: Алена выходит из душа, Алена сидит на подоконнике, Алена читает книгу, Алена с бутылкой водки, Алена зимняя, Алена летняя, Алена в период тетеревиного токования, Алена в период крушения любви… Каждый листок был обстоятельно подписан – Серьге не давали покоя лавры не только художника, но и очеркиста. Так, на наброске Алены в кресле-качалке я прочла:

"Алена после просмотра фильма П. П. Пазолини “Сало, или 120 дней содома” сидит в качалке и рассуждает о мужиках, о дерьме, о крайней плоти и о том, что нужно поставить чайник. 17 апреля 1990 года”.

Среди Алениного бенефиса я нашла несколько листков с набросками Ивана и красноречивыми подписями:

"Сценарист Иван только что набил морду негру Вонвасену за то, что негр Вонвасен неодобрительно отозвался о политике Советского Союза в странах Ближнего Востока. 9 декабря 1989 года”. Рубероидный негр Вонвасен был однокурсником Серьги и периодически спаивал половину общежития. Еще один набросок гласил: “Сценарист Иван проиграл бутылку водки в споре с негром Вонвасеном, у кого длиннее член, и теперь ругается матом. 29 октября 1990 года”.

Маленькая кухня плыла у меня перед глазами, жизнь по капле скатывалась на пожелтевшие листки с изображением Ивана – может быть, я действительно любила его, – во всяком случае, моим единственным желанием было сейчас влезть в рисунок и остаться там навсегда…

От этого опрометчивого шага меня спас Серьга – он вовремя появился на кухне.

– Это Алена. Здорово похожа, – совладав с собой, невинно сказала я, – у вас, должно быть, был фантастический роман, судя по количеству рисунков.

– Вроде того, – уклонился от прямого ответа Серьга.

– А это кто? – указала я на Ивана, стараясь, чтобы севший голос не выдал меня.

– Шикарный был парень. Помер.

– Значит, у негра Вонвасена член оказался длиннее? А чем измеряли?

– Линейкой.

– В возбужденном состоянии?

– Ну! Ну что, – у Серьги это прозвучало как “що”, неистребимый марийский акцент, – поужинаем?

– Ты хозяин.

Хозяин смел банки с кистями на пол, протер пластиковый стол рукавом рубахи и вывалил на его сомнительную поверхность колбасу, недоеденную коробку шпрот из холодильника, банку с огурцами и бутыль мутного марийского самогона – изысканно, ничего не скажешь!

– Как принято, за знакомство, – застенчиво объяснил появление бутыли Серьга, – если не возражаешь.

– Не возражаю, – отважно сказала я.

– Наш человек! – одобрил Серьга, вынул из мойки два стакана и наполнил их.

– Руки помыть можно?

– Можно, если осторожно, – слегка удивился Серьга моей беспричинной тяге к чистоте, – щас провожу и прочие удобства отрекомендую.

…В ванной висел портрет Алены, написанный масляными красками: поверхность портрета была испещрена длинными, похожими на шрамы полосами.

– Пострадал от рук маньяка? – спросила я о портрете Серьгу, который стоял тут же, держа в руках сомнительной свежести вафельное полотенце.

– Типа да, – покаялся Серьга, – как напьюсь – начинаю его ножом кромсать. А как протрезвею – с обратной стороны холст заклеиваю. Так и живу. А Алена – сука.

– А она так не думает. Часто о тебе вспоминает, – соврала я.

– Все равно – сука, – продолжал упрямиться Серьга, – пошли самогон пить.

…Спустя сорок минут Серьга основательно наклюкался, а я уже знала почти все, что хотела узнать, – положительно, кто-то подыгрывал мне, клал тузы в обветшавшие рукава, метил карты, вот только я не знала кто: Бог или Дьявол.

У Туманова, если верить рассказам Серьги, было маленькое модельное агентство при каком-то навороченном ночном клубе. Он занимался организацией сомнительных шоу – “Мисс грудь”, “Мисс таз”, “Мисс ляжки” и прочая, прочая, прочая. Серьга подвизался в агентстве художником, он же занимался оформлением всех конкурсов. Каныгин вышел на Володьку случайно: по приезде из Финляндии он несколько дней гудел в Суриковском институте, где у него были друзья, – и там наткнулся на Туманова, который тоже гудел, но по другому поводу: его очередная любовница, искусствоведка, защитила диплом. Памятуя о сломанной переносице, Туманов предложил Серьге поработать у него, и Серьга согласился.

Мы перекочевали в комнату, поближе к любимому радио Серьги – “Европа Плюс”; там же Серьга показал мне последние работы – все то, чем занимался сейчас: оформление конкурсов, наброски, эскизы. Я рассеянно перебирала рисунки, наполненные незнакомыми мне длинноногими девицами, и вполуха слушала остервеневшего от самогона Серьгу: сижу, как сыч, в этой халупе, среди носков вонючих; Москва – дерьмо; работа – дерьмо и дешевка; бабы – дерьмо, дешевки и потаскухи;

Туманов – дерьмо, дешевка, потаскуха и сутенер.