– Рада за него. – Я попыталась непринужденно затянуться, и голова у меня поплыла.

– Вот так, примерно, – одобрила меня Венька, – тренироваться надо почаще. И тренировок не пропускать.

– Учту.

– А ты какие сценарии пишешь?

– Да муру всякую.

– И хорошо платят?

– Нормально. На хлеб с маслом хватает. И на французское белье. – Я сроду не носила французского белья.

– Я бы, наверное, тоже могла писать.

– Счастливое заблуждение.

– Слушай, а кинцо-то по твоим сценариям уже сняли?

Действительно – сняли или нет? Нимотси, ау!.. Хоть бы весточку подал – я-то исправно обряжала щиколотки своих героинь в серебряные цепочки…

– Сняли, – высказала смелое предположение я.

– А как называются? Может, я видела? Один из моих сценариев имел рабочее название “Вспоротые ножом”, а другой – “Время оргазма”. Остальные именовались не менее тухло.

– Да вряд ли… Я для иностранцев работаю. Да ну его в задницу, это искусство. – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина.

– Много пьешь, – соплячка вздумала сделать мне замечание. – Ну его в задницу, это искусство, точно… А то я уже подумала, что ты начнешь спрашивать у меня про любимого режиссера.

– Что, произвожу впечатление рахитичной старой девы от интеллектуального кинематографа?

– Ага. Христовой невесты, – Венька засмеялась, – но ты мне нравишься. Давай – за тебя.

Мы выпили за меня. А потом – за нее. Ничего себе девичник получается… Я снова закурила трубку, внимательно следуя провокационному Венькиному совету затягиваться.

Язык у меня развязался, я рассказала Веньке об Иване, и в моем изложении это получилось похожим на страсть и отчасти оправдывало мою пустую, свободную от постоя и мужского бритвенного прибора квартиру.

– Ненавижу смерть. И злюсь на тех, кого уже нет. Просто злюсь, и все, ничего больше.

– Я тоже злюсь, – помолчав дольше, чем было нужно, наконец сказала Венька. – Просто злюсь, и все, ничего больше.

– Он глупо погиб.

– А бывает, что умно?

– Бывает, наверное. Наплодить детей и внуков и умереть во сне. Или сочинить пару-тройку вещей в стиле позднего Кортасара, а потом взять и повеситься на мужниных подтяжках. Сразу признают гением, потому что мертвый гений не опасен ни для чьего честолюбия. И хоть ты увидишь это из райских кущей, с высоты птичьего полета, но игра стоит свеч.

– Это мужской взгляд на вещи.

– Это нормальный взгляд на вещи.

– Слушай, заведи себе любовника из слесарсй-карусельщиков, и все эти мысли пойдут на фиг, взявшись за руки.

Мы сидели с Венькой на кухне уже полдня, мы выпили дикое количество вина, и пассаж о слесаре я восприняла как совет близкого человека.

– А почему слесаря-карусельщика?

– Ну, токаря-расточника.

Вот тогда-то мне и стало по-настоящему плохо: в горле стоял табак, обильно смоченный вином. “Неплохо начатый дебют человеческого общения может закончиться весьма плачевно”, – сказала я сама себе.

"Точно-точно, пьянству бой”, – шепнул мне на ухо мертвый Иван.

"Говорил же тебе, кури траву – обойдешься без ненужных эксцессов”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.

– Я сейчас, – выдавала я из себя и бросилась в ванную.

Все остальное я помнила смутно: кажется, Венька поливала меня водой и накачивала марганцовкой, полное отсутствие брезгливости, удивительное для девочки с такими надменными капризными губами.

Венька уложила меня – совсем слабую, но пытавшуюся соображать.

– На видаке последний фильм Антониони, кассета стоит, – выдавилая из себя. – Можешь посмотреть.

– Рискну.

…Когда я пришла в себя, Веньки в комнате не было, а с кухни доносились приглушенные голоса.

Ничего себе.

Проклиная все на свете, я по стенке добралась до кухни.

Их было трое – Венька и два молодых человека.

Один – явно узбек, но узбек породистый. Я знала этих узбекских отпрысков из хороших киношных семей еще по ВГИКу – узкие тела, гордые головы, небольшие руки превосходной лепки, аристократический разрез глаз. Уж эти-то точно никогда не десантировались на хлопок и не махали кетменями на строительстве арыка.

Второй произвел на меня гораздо меньшее впечатление – обыкновенное лицо, никакой экзотики. Только лоб хороший – давно я не видела таких высоких крутых лбов.

– Ну как Антониони? – светски спросила я, сгорая от стыда за марганцовку в ванной.

– Туфта полная, – честно призналась Венька, – меня только на двадцать минут хватило. И почему только творческие работники не выходят на пенсию?.. Знакомьтесь – это Мышь. А это – Фархад и Марк. Фарик и Марик.

На Фарика и Марика я произвела впечатление не большее, чем замызганный окурок, брошенный на асфальт. Они смотрели только на Веньку.