На больших часах в гостиной гулко отбило десять ударов, час, когда каждая из пансионерок должна была уже находиться в постели.

Ровно в десять тушилась большая дортуарная газовая лампа, и вместо нее зажигался маленький керосиновый ночник.

M-lle Алиса Бонэ, худощавая, высокая швейцарка, всю свою долгую жизнь проведшая в России, вошла в дортуар старших и, прежде чем загасить лампу, занялась ночником, оправляя фитиль. Воспользовавшись тем, что m-lle Алиса не обращает на них внимания, Соня-Наоборот подвинулась к изголовью своей соседки Доси.

— Дося, а Дося, — зашептала она, отрывая на миг от подушки всклокоченную голову, смотри только, не засни по-настоящему.

— Ну, вот еще. Разумеется.

— И все-таки скорее закрой глаза и сделай вид, что ты уже заснула; и тогда наша Алиса скорее уберется… А куда ты желуди положила, Дося?

— Они в чемодане, у Аси. Уж она, будь спокойна, сохранит их до воскресенья в лучшем виде. Я ей все рассказала. Она обещала, что никому не скажет.

— Как "все"? — так и подскочила на своей постели Соня. — И про наше сегодняшнее рассказала тоже?

— Да нет же, не все, конечно, успокойся, пожалуйста! О том, что нам надо удирать сегодня, она не знает, конечно. И про Доди тоже.

— Вот и умница, если так. Люблю друга за сметку. Хорошо также, что наших желудевых запасов никто не видел. А то Миля Шталь непременно доохалась бы до того, что Алиса услыхала бы, и тогда пошла бы потеха! Пожалуй, что и до бабуси тогда бы дошло, и без отпуска оставили бы в ближайшее воскресенье в лучшем виде.

— Ой! — искренне испугалась Дося. — Я и то боюсь, как нам сойдет с рук предстоящая ночная прогулка. Ведь если поймают, нам не сдобровать. Без отпуску останемся наверняка.

— Это уж как пить дать.

— А для меня это — зарез! Во-первых, Веня меня ждет всегда, как праздника, и ему было бы так больно, бедняжке, не повидаться со мною в воскресенье, а потом желуди. Ведь их же надо доставить Дарье Васильевне поскорее.

— И доставим. Чего ты беспокоишься раньше времени? Так вот тебе, сейчас и поймали! Как бы не так! И кто узнает, скажи на милость? Алиса, как ляжет в кровать, так и заснет, как сурок, у себя в одну минуту. Свои не выдадут, конечно, если бы и узнали что. Бабуси нет дома, и она не приедет до двенадцати ночи из гостей, это я уже доподлинно знаю. А до двенадцати мы сорок раз успеем еще домой вернуться. Только бы скорее угомонились наши. Эта Марина с Ритой всегда шушукаются до полуночи, и сами не спят, и другим мешают. Марина, не шипи ты, сделай милость, угомонись, пожалуйста, я умираю от усталости, — повысила неожиданно голос шалунья. — Дайте же спать добрым людям, господа. Если ты опять свою Сибирь описываешь Рите, так нельзя ли это днем делать? Или потише, по крайней мере. Я спать хочу, — заключила сонным голосом девочка.

— Спи, я тебе не мешаю, — ответила с дальней кровати Марина Райская и продолжала беседу с Ритой Зальцберг. Говорила она баюкающим голосом, почти шепотом, в то время как в голове ее вставали картины описываемой Райской жизни.

— Так вот: горы у нас высокие-высокие. Красивые, как на картинках пишут. Видала? И грядами вдаль убегают. Иртыш там, где усадьба бабушкина была, широкий-преширокий, и студеный. Летом в нем так приятно купаться. Я с киргизкой Анной всегда по два раза на дню купаться бегала. А зимой, когда стужи наступают, морозы трескучие…

— Райская, да замолчишь ли ты, наконец? — взвизгнула соседка Марины по кровати Зина Баранович, — спать не даешь своими рассказами.

— Господа, тише! Ее величество маркиза неаполитанская почивать желают, — своим несколько грубоватым не по возрасту голосом заявила на весь дортуар Маша Попова.

— Глупо это! Почему именно маркиза, да еще неаполитанская? — прозвучал обиженно Зинин голос.

— А это тебе самой лучше знать. Ведь ты же Миле Шталь всякие небылицы про твои заграничные путешествия рассказываешь — как тебя за какую-то неаполитанскую маркизу в поезде приняли!

— Неправда. Я рассказывала только то, что было. Ведь вот Мара Райская тоже рассказывает про свою Сибирь, а никто ее за врунью не считает?

— Так ведь Марочка про свою родину рассказывает. Про Иртыш, про горы и тайгу, — внезапно прозвенел нежный голос Риты, — разве можно Марочкины правдивые рассказы…

— А разве я неправду рассказывала тоже? — совсем обиделась Зина. — Опомнись, Маргарита!

Но на это ни Рита, ни другие воспитанницы не успели ничего ответить. М-lle Алиса Бона поправила фитиль в ночнике, поставила ночник на его обычное место и приказала:

— Ну а теперь спать и никаких разговоров больше. Спокойной ночи, дети! Bonne nuit.

— Bonne nuit, m-lle Alice, — отозвались девочки.

Дося лежала, вытянувшись на постели, и думала о том, что пока все, слава Богу, складывается хорошо и удачно. Прежде всего, когда они вернулись нынче с Соней-Наоборот в пансион, с передниками, наполненными доверху желудями, пансионерки еще были на прогулке, и никто не хватился ни их самих, ни Доди. Правда, неизменный друг и приятель последнего, Муму, такой же белый шпиц, как и Доди, долго беспокоился и бродил по всему дому с опущенным хвостом, в поисках друга. Однако никто не придал этому никакого значения. Почему-то и старшие, и дети, и прислуга решили, что Анастасия Арсеньевна, уезжая нынче с утра в город, захватила с собой и своего любимца Доди, что бывало и раньше.