Шрифт:
– Никогда!
Быстро светлело. Но ни единое дуновение не тревожило солоноватой дымки, повисшей над землёй и расслоившейся под лучами нарождающейся зари. Флип переступил порог дома, бесшумно прокрался в свою комнату, ещё полную душным ночным сумраком, и распахнул ставни, торопясь увидеть в зеркале своё новое лицо, лицо мужчины…
Он разглядывал впалые щёки, усталые глаза, обведённые синими кругами и оттого выглядевшие очень большими и полными немого томления, губы, только что касавшиеся накрашенного рта и яркие от следов помады, спутанные волосы на лбу. Это лицо, внушавшее скорее жалость, чем горделивое любование, с большим успехом могло бы принадлежать не мужчине, а смертельно измученной девочке.
XII
Когда Флип засыпал, щеглы громкими криками уже требовали, чтобы Вэнк дала им зёрен: по утрам Вэнк рассыпала пригоршнями для них корм. Их щебет безжалостно вторгался в его смутные первые сновидения, словно витые заусеницы какого-то железного обруча, стянувшего череп. Раздражающее великолепие утра наполнилось квохтанием несушек, жужжанием пчёл, трескотнёй косилки, и он совсем проснулся. Море зеленело под солнцем, вспененное свежим северо-западным ветром, а под окном, вся в белом, звонко смеялась Перванш.
– Что это с ним? Флип, что с тобой стряслось? У тебя сонная болезнь?
И взрослые, Призраки, почти потерявшие очертания, будто старые пятна на стене или плесень и мох, достославные Тени, отринутые втайне бунтующими подростками, там же под окном повторяли на все лады:
– Что это с ним? Не иначе он переел мака!
Флип поглядел на них с высоты. Его полуоткрытый рот, несказанный ужас, запечатлевшийся во всех чертах его лица, и бледность испугали Вэнк; она перестала смеяться, вслед за ней притихли и взрослые.
– Ах, да ты болен?..
Он отшатнулся от окна, как если бы Вэнк запустила в него камнем.
– Болен? Сейчас я тебе покажу, болен я или здоров! Кстати, который час?
Внизу снова послышался смех.
– Без четверти одиннадцать, мартышка ты этакая. Иди-ка искупайся!
Он кивнул головой, закрыл окно, и задёрнутые тюлевые занавеси вновь погрузили комнату в гнетущий сумрак, вызвав тягостные воспоминания ушедшей ночи. Но тонкие полоски солнечного света уже пробрались сюда и переливались тёплыми оттенками золота, живой плоти, влажного от слёз взгляда, драгоценного камня в сияющей оправе, гладкого ногтя…
Сбросив ночную пижаму, он решительно облачился в купальный костюм, но вместо того чтобы, как обычно, с распахнутой грудью сбежать вниз, аккуратно стянул тесёмки у горла.
Вэнк ожидала его на отмели, безмятежно подставляя солнцу длинные ноги и крепкие руки, покрытые рыжим, как корочка домашнего хлеба, загаром. Несравненная синева её глаз, оттенённая выцветшей голубизной стянувшей волосы косынки, пробудила в нём жадное стремление погрузиться в прохладную воду, отдаться на волю солёных волн и свежего ветра. Одновременно он, любуясь, окидывал взглядом свою сильную, словно амазонка, но день ото дня всё более женственную подругу, её тугие, тонкой лепки колени, длинные мускулы ног и горделиво прямой стан.
«Однако как она крепко сбита!» – не без тайной робости подумал он.
Они вместе бросились в воду. Вэнк весело барахталась в невысоких волнах, напевая в нос и отплёвываясь, Флип же был бледен, старался унять дрожь и грёб с плотно сжатыми зубами. Босые ступни Вэнк вдруг обхватили его лодыжку, он расслабил руки, камнем пошёл вниз и вынырнул лишь спустя несколько секунд. Но Флип и не подумал отплатить ей чем-либо подобным, отказавшись от всегдашних морских поединков и проказ, от возни, подобной шалостям резвящихся дельфинов и превращавшей купание в самый счастливый час их ежедневного распорядка.
Разогретый песок принял их в своё лоно, и они блаженно растянулись. Потом Вэнк выбрала круглый окатыш, прицелилась и метко поразила невысокий двурогий камень, выступавший из воды метрах в пятидесяти. Флип был восхищён её ловкостью, хотя и испытал нечто похожее на ревность, словно забыв, что сам приучил свою юную подругу к мальчишеским забавам. Он ощущал в душе какую-то нежность, снисходительность к самому себе, готовность расчувствоваться до слёз и был далёк от непреклонного мужского превосходства подростка, бежавшего ночью из родительского дома навстречу первому любовному приключению.
– Полдень! Уже полдень, Флип! Слышишь, бьют часы на колокольне?
Вэнк стояла над ним, встряхивая мокрыми прядями. Она сделала несколько шагов к дому и наступила на маленького краба, треснувшего, как орех; у Флипа подкатил к горлу ком.
– Что с тобой? – спросила она.
– Ты раздавила краба, вон там…
Вэнк обернулась, и под солнцем её щека окрасилась в цвет зрелого персика. Она холодно глянула на него беспощадно синими глазами, блестящие зубы раскрылись, позволяя увидеть ярко-красное нёбо.