– Секундочку! Я бы выразился иначе. Любовник это когда по любви, а у меня к нему никакой любви не было.

Ого, какое заявление!

– Он вас что, принуждал?

Саймон мотнул головой:

– Нет, все делалось по доброму согласию. Считайте, я был мальчиком по вызову, только вызывал меня мужик, а не дама бальзаковского возраста. Он мне платил. Ради таких денег можно и в «Кентавре» посидеть, и мужика вместо дамы поиметь.

Я едва не поперхнулся.

Ого, какая откровенность! И ведь ни капельки стыда или хотя бы ощущения неудобства!

– Вы хотите сказать, что вы – не гей?

– Разумеется. Я самый обычный гетеросексуал. Для удовольствия я трахаюсь с девчонками. А это было нечто вроде дополнительного приработка. И весьма хорошего. По крайней мере, после смерти Петра мне пришлось подтянуть поясок.

– То есть он был… он был вместо женщины?

– Разумеется. Он был пассивный. Или как там они называются?.. Маша?.. Мурка?..

Я был потрясен.

Сложившаяся в моем мозгу картина рушилась, словно карточный домик. О какой ревности тут может идти речь?

– У него крыша была не в порядке, – продолжал Саймон, размешивая ложечкой сахар. – Я думаю, в конце концов он бы закончил операцией по перемене пола… Да вы пейте кофе-то!

Оказывается, мой кофе все еще стоял на подносе и вид имел абсолютно нетронутый.

Черт! Вот и новый мотив появляется. Перемена пола человеком подобного положения – это скандал в благородном семействе. Такое можно и не допустить… У Полины Шантолосовой должны быть веские причины не доводить мужнин «адюльтер» до такой развязки.

– Скажите, Виктор, а что он был за человек?

Саймон сделал пару глотков, размышляя. Взялся за свою чашку и я.

– Вы знаете, при всем идиотизме ситуации, человек он был неплохой. Любовью своей мне не докучал. Ему это требовалось два раза в неделю. Обычно мы встречались в «Красном кентавре» во вторник и в субботу.

Я вспомнил, что авария произошла в понедельник.

– Потом перебирались в заранее заказанный номер в гостинице. Гостиницы бывали разные. В номере я его и… На ночь никогда не оставались, он платил наличкой и уезжал домой.

– О делах он вам не рассказывал? Враги у него имелись?

– Нет, о делах речи не было никогда. Один-единственный раз он заговорил как-то о жене, о том, что налаженная жизнь рушится, что они со студенческих лет вместе, что фирму вместе создавали. Что у нее любовник появился, и это все из-за него, Петра. Что он бы и рад все вернуть назад, да не может, потому что против природы не попрешь. По-моему, он был несчастный человек, хотя на вид и не скажешь.

Я сделал еще глоток:

– А мог он покончить жизнь самоубийством?

Саймон снова задумался, покачивая в руке чашку.

– А дьявол его знает! Вы поймите… Я ведь не любовница, которая примет, обогреет и утешит. Я дело сделал, плати бабки, и разбежались. В конце концов, я ему не навязывался, это он до меня докопался.

Парень становился мне все неприятнее. Черт, мы ведь выросли с ним в одном городе, и он ненамного моложе меня! Как появляются такие? И ведь наверняка считает, что совершал благой поступок, помогал человеку в беде… А впрочем, если поразмыслить, так оно и есть. Он был вроде платной сиделки при больном, а сиделки, разговаривая о своих подопечных, вряд ли особенно переживают за них.

Ясно было одно: этот парень никакого отношения к смерти Бердникова не имеет. И ничем мне не поможет. Я был в этом уверен на сто процентов.

– Что же касается врагов… Наверное, были. Врагов не бывает только у мертвых. Но он никогда на эту тему не заикался.

– А о чем вы вообще говорили?

Он залпом допил кофе и поставил чашку на поднос:

– Знаете, я думаю, это вряд ли будет интересно. Мы говорили о чем ему в данный момент хотелось. И содержание наших разговоров вряд ли вам поможет. Вот если бы вы были сексопатолог…

Мне давали понять, что разговор окончен. А поскольку я и сам считал, что продолжать его не имеет смысла, то с готовностью отставил чашку и выбрался из кресла. Взгляд мой упал на рисованную принцессу. И тут я понял, почему она мне показалась странной – несмотря на аккуратные груди, было в ней что-то от мужика. Будто девчонку изображал парень – накачанные мышцы, агрессия во взгляде…

– Последний вопрос, – сказал я. – Сами-то вы что делали в ту ночь?

– А когда это точно произошло?