На самом деле, не только возраст давал Зеду право стать парнем достожеланной Сюзи. Зед был одним из самых клевых людей в нашей школе. В начале семидесятых он ходил на уроки в «афгане», а иной раз — и заплетя волосы в косы. Учителя жаловались, что у него длинные волосы, а он посматривал на них сквозь синие ленноновские очки.

Зед был слишком крут, чтобы со мной дружить. Его приятели не удостаивали меня и словом. Не снисходили. А Зед похоже этим не морочился. Мы жили неподалеку друг от друга и, если встречались по дороге в школу, он держался очень дружелюбно.

Нам нравилась одна музыка. Ни у него, ни у меня не было сомнений, что лучшая группа в мире — «Лед Зеппелин». И не просто лучшая из существующих, но лучшая из возможных. Если бы во Вселенной имелся платоновский идеал рок–банды, совершенная банда, которой остальные — лишь бледные отражения, это были бы «Лед Зеппелин».

Это было неоспоримо в 1972 году, и я не собираюсь вступать ни в какие споры сейчас. «Лед Зеппелин» были лучшей группой — точка.

При том, что нам с Грегом не хватало крутизны, чтобы претендовать на роль парня Сюзи, мы, во всяком случае, могли ходить к ней в гости по–дружески. Пить чай, слушать пластинки и разговаривать. Иногда Сюзи делилась планами на будущее:

— Я решила поступать в университет на врача.

Мы с Грегом были потрясены:

— А там же вроде долго надо учиться?

Сюзи кивала. Как девушка целеустремленная, она не имела ничего против долгого обучения.

— Хочу, чтобы Зед тоже пошел в университет, — продолжала она. — А он заладил, что хочет поехать в Индию.

В те годы это было довольно популярное путешествие, но Сюзи его явно не одобряла. По мне, идея была замечательная, но я промолчал, не желая ей противоречить.

Сюзи. Красавица в фенечках и светло–коричневом «афгане» с зеленой вышивкой и белой меховой оторочкой. У нее была сумка из кожаных лоскутков и джинсовые сапоги на платформе. Кошачьи черты и белокурые волосы, очень светлые. Яркие блондинки не так уж часто встречались в Глазго, учитывая, что шотландцы по преимуществу — темноволосый народ. У меня у самого были белокурые волосы, хотя не такие светлые, как у Сюзи. Я, бывало, сидел на уроках позади нее и просто любовался ее волосами. Грег тоже. Мы еще не разобрались, в чем разница между любовью и похотью. Что и понятно — нам было по пятнадцать лет. Многие в этом так и разбираются до конца своих дней.

Грег был хорошим музыкантом и подумывал поступить в какую–нибудь группу, хотя это казалось делом трудным. В 1972–м все считали, что учиться играть на гитаре нужно с раннего детства, чтобы стать очень умелым музыкантом прежде, чем поступать в группу. Все стало по–другому в 1976–м, когда благодаря панк–року быть неважнецким музыкантом оказалось положительным качеством. Сегодня человек впервые брал в руки гитару, а завтра выступал на сцене. Такой расклад был гораздо лучше. Сейчас каждый может поступить в группу, даже если не умеет вовсе играть музыку, лишь бы мог управляться с сэмплером или компьютером, и такой расклад тоже гораздо лучше. Что за тупая мысль: дескать, сначала молодой человек должен стать виртуозом, а уж потом вылезти на сцену и выплеснуть в музыке свою тоску и фрустрацию. Это должно быть доступно каждому. Потому–то Грег подумывая насчет группы — склонялся к тому, чтобы поучиться на филологии в университете, а потом, может быть, устроиться куда–то на работу. У меня планов не было. Я никогда ставил себе никаких целей.

Вот как я впервые увидал Манкс. В 1985 году, то есть через тринадцать лет после «лед–зеппелиновского» концерта я сидел в автобусе, тот стоял на светофоре, а дорогу переходила женщина в шляпе Нефертити.

Я сидел в 159–м на Брикстон–роуд. Брикстон — это в южном Лондоне, а 159–й — мой любимый автобус. Тогда, как и теперь, по 159–му маршруту ходили старые двухэтажные «рут–мастеры» с дверью–подножкой сзади, так что на светофоре можно было всегда заскочить или выскочить. «Рут–мастеры» — уютные старомодные автобусы, их впервые начали выпускать в 1935 году. И дверь сзади всегда открыта. На них до сих пор есть кондукторы, обводы у машин приятные, округлые. Многим по душе старые автобусы, но их в наши дни изводят в угоду квадратным уродам, которыми управляет один человек.

Автобусы, которыми управляет один человек, способны впустить или выпустить тебя, даже если ты в инвалидной коляске. Так что, полагаю, они на самом деле — благо. Но я буду скучать по старым колымагам, когда они совсем исчезнут. 159–й — очень полезный автобус. Он идет под гору аж из Стритхэма в Брикстон и Кеннингтон, за реку на Трафальгарскую площадь и направо до Оксфорд–стрит. Раньше он ходил еще на Бейкер–стрит, но потом маршрут укоротили. Бейкер–стрит — это где якобы жил Шерлок Холмс.

Когда передо мной прошла эта молодая женщина, я поневоле поразился. Немалую веру в себя нужно было иметь, чтобы надеть такую экстравагантную шляпу. Она возвышалась над ее головой на восемнадцать дюймов, как длинная черная пробирка из–под таблеток, вариант цилиндра без полей, расширяющаяся кверху, только красивее. Это была копия головного убора древнеегипетской царицы Нефертити, и носить ее в 1985 году, пусть и в Брикстоне, где всегда одевались не слишком формально, было очень необычно.

У девушки была светло–коричневая кожа — она принадлежала, как я уже выучился говорить, к «смешанной расе». Говорю, «выучился», потому что когда я рос в Глазго, я бы назвал того, у кого один из родителей белый, а другой черный, «полукровкой». Так в Глазго в начале семидесятых сказал бы всякий, даже не задумавшись, что иных это может покоробить. Там никто сроду не слышал термина «смешанная раса». Теперь смотришь на выражение «полукровка» и кажется странно. Какая такая половина? И при чем тут кровь?

Девушка в шляпе Нефертити пронеслась по улице, как будто в мире нет ничего естественней, чем разгуливать по Брикстон–роуд в несусветных головных уборах, причем ее длинный халат вполне мог быть копией халата, который носила Нефертити 3300 лет назад в Египте.

Я был ошеломлен. До сих пор ошеломлен. Потом долго еще думал об этой молодой женщине и все гадал, доведется ли нам познакомиться. Я бы очень удивился, если бы мне сказали, что в один прекрасный день мы с ней на пару будем судить литературный конкурс. Член жюри из меня получился из рук вон плохой. Даже стыдно, до чего никудышным я был членом жюри. Меня больше в жизни никто не пригласит в жюри литературного конкурса.