Луи поблагодарил его и последовал его указаниям. Дюжина солдат, столько же слуг и несколько мальчишек-конюхов, суетившихся во дворе, не проявили к молодому человеку никакого интереса. Луи привязал к кольцу лошадь и отправился в нижний двор.

Луи знал, что каждая башня имела свое название. В одних размещали знатных узников, пользовавшихся относительным комфортом и даже имевших в своем распоряжении слуг. В других — в том числе и в Колодезной, единственной неотапливаемой башне, — держали узников, не представлявших интереса ни для правительства, ни для тюремщиков. Такие заключенные не могли жаловаться на неудобства, а потому конюхи и слуги, работавшие на кухне, превратили участок двора перед Колодезной башней в свалку пищевых отходов, навоза и экскрементов. Понятно, запах там стоял ужасный.

Стараясь не дышать, дабы ненароком не вдохнуть удушающую вонь, Луи подошел к подножию Колодезной башни и толкнул низенькую дверь. Дверь отворилась, и под ноги Луи метнулось несколько крыс.

Фронсак очутился в мрачной комнатушке со сводчатым потолком. Когда глаза его привыкли к полумраку, в глубине он различил офицера и судебного исполнителя, а в углу — Гастона и гражданского судью Лафема, которого он уже не раз видел в Шатле. Увлеченные разговором, ни Гастон, ни Лафема не заметили прихода Луи.

Хотя присутствие гражданского судьи его нисколько не радовало, Луи подошел поближе. Несмотря на занимаемое положение, Исаак де Лафема, маленького роста, с суровым лицом, украшенным строгой остроконечной бородкой, всегда ходил в простом черном платье из дешевого, но прочного холста и башмаках с железными пряжками. Чрезвычайно честный, он никогда не использовал свою должность в корыстных целях.

Отец Лафема, мелкий дворянин, служил камердинером у Генриха IV. В юности Лафема смертельно огорчил родителей, объявив им о своем решении стать комедиантом. Но увлечение театром быстро прошло, он возобновил учебу, стал адвокатом, потом королевским прокурором и, наконец, докладчиком в суде. Когда его назначили главным судебным исполнителем в Пикардию, его работоспособность, а главное, твердость привлекли внимание Ришелье, и в 1639 году он назначил Лафема гражданским судьей, поставив перед ним задачу: обеспечить безопасность парижских улиц.

Креатура кардинала, Лафема стал палачом Великого Сатрапа. Ему нравилось, что одно только имя его наводило ужас. Однажды в теплый солнечный день он заявил, отправляясь на казнь: «Прекрасный денек для повешенья!» На смертном одре кардинал посоветовал Людовику XIII сохранить при себе такого ценного человека, и палач Ришелье остался на своем посту.

Поглощенный спором, Гастон не сразу заметил друга, а заметив, поспешил сообщить, что господин Гэларбе, главный уголовный судья, еще не прибыл, и пригласил Луи принять участие в разговоре.

Узнав Фронсака, Лафема кивнул ему почти дружески, но Луи ответил сдержанно: он еще помнил, как Лафема несколько месяцев назад без колебаний отправил его в тюрьму и готов был пытать его, а может, даже и повесить.

К счастью, гнетущая тишина не успела воцариться: трусцой прибыл писец, за которым вышагивал магистрат в черном платье и квадратной шапочке, какие носили судьи по уголовным делам. Лицо высокого, желчного судьи Гэларбе было не более жизнерадостным, чем у усыхающей мумии. Гастон подошел к нему, и они вместе направились к караульному офицеру, который, внимательно оглядев гражданского судью и Луи, попросил их проследовать за сержантом.

Пройдя по коридору, они спустились по лестнице на первый подвальный этаж. Сержант с жезлом, исполнявший обязанности пристава, шел впереди. Воздух пропитывал тошнотворный и удушающий запах плесени.

Сержант со скрежетом отпер ржавую решетку. Очередная лестница с разнокалиберными ступенями, покрытыми липким зеленым лишайником, вела вниз, к камерам. Магистраты продвигались медленно, держась за стены, чтобы не упасть. Время от времени из темноты доносились слабые, но внушающие ужас стоны.

Пол в нижней галерее покрывал толстый слой песка. На стенах вспучивались отложения каменной соли, по песку семенила огромная черная крыса. В специально проложенных желобах журчала вода. Гастон заметил, как Луи вздрогнул.

— Здесь находятся залы для допросов. По этому коридору можно пройти из одной башни в другую.

Под невысокими сводами голос комиссара звучал глухо, и Луи не ответил. Впрочем, здесь ни у кого не было охоты разговаривать.

Чадили факелы, и казалось, что двери по обе стороны коридора открывались сразу в ад. За поворотом, в проходе стоял стол, а возле него на изъеденной червями скамье сидело несколько тюремных служителей. Когда коридор начал расширяться, магистраты наконец остановились, и перед ними словно из-под земли появились двое тюремщиков с отвратительными, мертвенно-бледными лицами, тупыми и злобными. По любопытному совпадению оба они были лысые.

Писец что-то сказал одному из них, и тот расхлябанной походкой молча подвел их к двери, самой дальней в этом коридоре, и отпер ее ключом из огромной связки, висевшей у него на поясе.

Луи увидел стол и стоявшего возле него бледного тощего узника, обнаженного по пояс и стучащего зубами от холода.

Вокруг него хлопотали два стражника и элегантный, одетый в черное человек с щегольскими усами, в котором Фронсак узнал судебного дознавателя Ноэля Гийома, брата палача верховного суда парижского превотства. В камере было ужасно холодно, по телу Луи забегали мурашки.