– Замечательно. Тогда пришлите его сразу ко мне.

– К вам?… Ах, ну да. Будет сделано.

«Странная женщина,- подумал Викентий, кладя трубку.- Она считает, будто весь мир, включая меня, должен вертеться вокруг нее и ее мужа. Дудки, милая. Прошло то время, когда я мыслил о людях с позиций оголтелого альтруизма».

Муж Нины Валентиновны выглядел как торжественная иллюстрация к великосветскому роману. Нет, отнюдь не в смысле смокинга и свежей орхидеи в петлице. У Олега Андреевича Первова было трогательно-аристократическое лицо человека из хорошего общества, безупречные манеры и речь. Олег Первов, похоже, даже свитер с джинсами носил так, как будто это было самое достойное облачение для столь вылощенного франта. Он пришел к Викентию вечером, приветливо улыбнулся (где, скажите на милость, в провинции он сумел найти, столь хорошего стоматолога?), поздоровался с хозяином, прелестно грассируя, а беседу вел так, что уже через пять минут Викентий почувствовал себя каким-то ничтожным гаврошем на фоне столь блистательного и великосветского джентльмена. Чтобы не испытывать приступов заниженной самооценки, Викентий незамедлительно применил по отношению к Олегу Андреевичу тактику сурового психиатра (он нечасто ее применял, потому что это была не самая приятная тактика, но вот выпал-таки шанс).

– Вы действительно считаете, что моя жена больна?
– без устали продолжая грассировать, спросил Олег Андреевич.

– Надеюсь, вы не подвергаете сомнению мою компетентность?
– в тон ему ответил Викентий (без грассирования, конечно).

– Нимало! Но согласитесь, доктор, это чрезвычайно странно - ведь Нина всегда отличалась завидным психическим здоровьем. Она спокойная рассудительная женщина с твердыми этическими императивами. Во всяком случае, она была таковой до сих пор.

– Я не исключаю версии того, что сомнамбулизм как вариант помрачения сознания стал следствием какого-либо эмоционального или психического потрясения, которое пережила ваша супруга. Также причиной снохождения может быть подавление каких-либо желаний субъекта или, наоборот, рецидивные проявления давних детских комплексов… Где работает Нина Валентиновна? Чем занимается?

– Как, разве вы не знаете?
– элегантно изумился Олег Андреевич.- Мне казалось, жена рассказала об этом буквально всем.

– Как видите, ко мне это не относится,- менее элегантно ответил Викентий.

– Произошла забавная ситуация,- играя длинными аристократическими пальцами, заговорил физик.- Моя жена по специальности библиотекарь. До недавнего времени она благополучно работала в отделе каталогизации центральной районной библиотеки.

– Очень спокойная и методичная профессия,- покивал Викентий.- Мы, психиатры, знаем, что в группу риска по шизофрении и маниакальным депрессиям библиотекари не входят. Продолжайте, пожалуйста.

– Приблизительно два года назад у моей жены внезапно появилось хобби. Недорогое, невинное и в какой-то степени милое.

– Что именно?
– Викентий отметил, что его собеседник прежде всего оценил хобби жены как «недорогое». Проблемы с деньгами? Или стандартная аристократическая скаредность?

– Нина стала расписывать доски. Кухонные разделочные доски. Деревянные. Обычной гуашью, а потом покрывала лаком. Должен сказать, рисовать моя жена не умеет, и чувства цвета никакого, да и доски жалко, но не отказывать же ей в самовыражении!

– Действительно,- кивнул Викентий.- Зачем сразу отказывать? А какими были сюжеты рисунков?

– О, ничего выдающегося. Сначала цветы. Какие-то фантастические, яркие, пестрые. А потом Нина стала рисовать практически одно и то же: стая белых голубей на фоне чернильно-темного неба.

Викентий сглотнул и сделал вид, что это его ничуть не взволновало.

– И что же, теперь ваша жена занимается тем, что расписывает кухонные доски?

– Нет, что вы! Доски - это было только начало. Через некоторое время Нина стала писать стихи. В ущерб своей основной работе, как это ни печально.

– Надеюсь, вы не будете, гм-м, сейчас декламировать стихи своей супруги?

– Нет, помилосердствуйте! Начну с того, что мне ее стихи категорически не нравятся. Я предпочитаю творчество старых и признанных мастеров. А самодеятельность… Но простите, доктор, я отвлекся. Так вот, Нина, как все доморощенные поэтессы, возжелала немедленной славы и признания. И отправила свои стихи в некоторые столичные журналы. К моему великому удивлению, ее вирши опубликовали.

– Поздравляю, я действительно был не в курсе…

– Да что вы, чепуха! Не представляю, кто сидит в редакциях этих журналов, если они публикуют стихи моей жены! Но дело не в сотрудниках журналов. Дело в том, что столь внезапное внимание к ее литературным опытам творчества крайне негативно сказалось на характере Нины. Видите ли… Она возгордилась.

– Да что вы говорите?

– У нее появилось… самомнение,- последнее слово Олег Андреевич произнес с глубоким отвращением.- Она стала со мной спорить. Согласитесь, это выходит за всякие рамки.

– Напрасно вы так,- сказал Викентий.- Человек самовыражается…

– Человек - может быть. Но моей жене совершенно противопоказано самовыражаться. Во всяком случае, таким манером.- На мой взгляд, лучше и гармоничнее всего женщина самовыражается через собственного ребенка… Но Нина наотрез отказывается от исполнения благородного долга материнства!

– Ваша жена не хочет ребенка?
– Викентий опять нервно сглотнул. Выходит, Толстой был не прав? Все несчастные семьи несчастливы одинаково? Он, Викентий Вересаев, душевед и целитель, не смог понять, что Элпфис тоже хочет не беременности, а какого-то особого самовыражения…