— Привычка ко всяким механическим ремеслам, — скромно сказал Егор.

— Нет, не говорите! Привычки мало — надо талант иметь! Превеликое от меня почтение и низкой поклон Ивану Семенычу! Ваш приезд ему сотни три рублев лишку на год принесет.

Царевич Алексей выехал из Петербурга 26 сентября 1716 года. С ним были Афросинья, ее брат Иван Федоров, глуповатый малый и любитель выпить, еще трое слуг и Егор Марков. Ивану Афанасьеву царевич дал наказ говорить всем: «Царевич поехал в Копенгаген, к государю».

Тяжелая дорожная карета медленно покатилась по набережной Невы.

Петербург разрастался и хорошел с каждым годом. В нем уже насчитывались десятки улиц. Прямые и длинные каналы с берегами, укрепленными сваями, чрезвычайно украшали город.

Царевич смотрел в открытое окно кареты. Погода была прекрасная. Нева, чуть взволнованная легким ветерком, бежала глубокая и темная; на речном просторе мелькали паруса. Домики на берегах реки выглядели свежо и нарядно, слышались веселые голоса людей. Но на душе у царевича было сумрачно и пусто.

Как встретит его заграница? Где удастся укрыться от страшного отца? Были моменты, когда царевичу хотелось приказать кучеру:

«Поворачивай обратно!»

Но он молчал.

На углу Невской перспективы [166] и Морской улицы достраивался большой каменный дом. Плотники устанавливали стропила.

Высокий, крепкий мастеровой в холщовом фартуке оторвался от работы, посмотрел вниз, приложив щитком руку к глазам, чтобы заслониться от солнца.

— Кажись, царевича карета, — заметил мастеровой.

— Гуляют, — хриплым голосом отозвался подручный, чумазый подросток.

— «Гуляют», — передразнил плотник. — Ты чего, Ферапошка, рот разинул? Смотри, галка залетит! Беги к десятнику за гвоздями. Боярское дело — гулять, в каретах раскатывать, наше дело — работать!

Плотник наклонился и стал обтесывать стропилину.

Алексею показалось, что сенат и Меншиков скупо снабдили его деньгами. Царевич занял в Риге у оберкомиссара Исаева пять тысяч червонцами и две тысячи рублей мелочью.

«Теперь хоть и до Рима, так хватит», — облегченно подумал Алексей.

Около Либавы царевич встретил тетку Марью Алексеевну, возвращавшуюся из Карлсбада в сопровождении Александра Кикина.

Марья Алексеевна и царевич долго разговаривали наедине. Марья Алексеевна ненавидела царицу Екатерину, она всей душой была за Евдокию Лопухину.

Царевна упрекнула племянника:

— Забыл мать! Ничего не пишешь, не посылаешь!

— Я пятьсот рублей ей отправил, — оправдывался царевич. — А писать что ж? Ей от моих писем пользы не будет, а мне худо…

Тетка разгневалась:

— Самолюбец! О себе думаешь! Помирился с отцом?

— Еду к батюшке, — угрюмо ответил Алексей.

— И благо. Отцу надобно угождать, это богу приятно. Какая прибыль в монастырь идти?

— Не знаю, буду ли батюшке угоден! Я сам себя не помню от горести, рад бы бог знает куда скрыться.

Царевна грубовато прикрикнула:

— Куда тебе от отца уйти?! Везде найдут!

Алексей уже раскрыл рот, чтобы рассказать тетке о своих планах. Последние слова царевны его остановили: он понял, что не встретит сочувствия.

— С Кикиным повидайся! — сказала Марья Алексеевна.

«Сама к нему направляет. Значит, судьба!» — суеверно подумал Алексей.

С Кикиным царевич свиделся тоже наедине.

— Нашел мне место? — нетерпеливо спросил царевич.

— Нашел! Поезжай в Вену, к цесарю. Там не выдадут.

Цесарь тебя примет как сына, тысячи по три гульденов на месяц даст.

Лицо Алексея озарилось радостью. Он был скуповат и любил деньги.

— Спасибо, Александр! Присоветуй, что делать, коли будут ко мне присланные от батюшки в Гданьск.

— Уйди ночью с единым слугой, а багаж и прочих людей брось. Коли же всего двое будет присланных, притворись больным; одного к царю наперед пошли, от другого утечешь.

— Все бы хорошо, да этот черт Данилыч навязал мне шпига — батюшкина механикуса Маркова. Царю предан, аки пес…

— Может, на деньги польстится?

— И думать нечего. Пробовал я его на свою сторону переманить и лаской и обещаньем денежных наград… Не поддается!

— Плохо, плохо, царевич! — Кикин наклонился к уху Алексея. — А ежели сонного ножом по горлу полоснуть?