— Ваша милость! Стойте!

Пек не дослушал, увернулся от их рук и легко, как в детстве, перемахнул изгородь. На той стороне попал сапогами в широкую и глубокую лужу и здорово забрызгался — даже в лицо плеснуло грязной, холодной водой. Не обращая внимания на эти мелочи, быстрее ветра понесся по узкой, темной улочке, хлюпая набравшими воду сапогами.

За спиной загрохотали конские копыта, снова понеслись крики: 'Держи! Не упусти!

Всадники!

Пек молниеносно перестроил тактику бегства — свернул в узкий проулочек, образованный покосившимися заборами. В такой на коне никто бы не сунулся.

'Бежать! Лететь отсюда! Как ветер! Как стрела! — мелькало в его голове так же часто, как мелькали зажигавшиеся окошки илидольских домиков, разбуженных шумом и криками.

Пек выскочил на какую-то улицу, наполненную запахами рыбы и жареного лука, и резко затормозил — перед самым его носом вздыбил коня всадник — он чуть не затоптал юношу, который так внезапно перед ним оказался.

— О небо! — выдохнул Пек, видя крупные лошадиные копыта, обрамленные подковами, но, вмиг опомнившись, не замедлил рвануть влево.

Не получилось — из-за угла прямо на него, гарцуя, вылетело сразу пятеро конников. Один из них, заметив юношу, торжественно выкрикнул:

— Вот он! Вот!

Пек проиграл — его бегство не удалось. Окруженный всадниками, он не имел возможности увильнуть в сторону и теперь затравленно прижался спиной к бревенчатой стене какого-то сарая. Его колотило: от холода, сырости и от волнения.

Конники спешились, ступили ближе, и юноша выругался и опять выхватил меч, готовясь драться с ними всеми сразу.

Первый подошедший рыцарь, видя, как агрессивно настроен беглец, выставил перед собой руки, показывая, что они пусты, и он не собирается атаковать. Потом и вовсе скинул шапку с головы, вежливо поклонился и сказал:

— Ваша милость, выслушайте меня.

— Не хочу вас слушать. Дайте мне пройти! — выкрикнул Пек.

— Ваша милость, если я сделаю то, о чем вы просите, завтра по моей шее ударит меч палача, — признался рыцарь. — Я выполняю приказ короля. И вам ничего не угрожает. И я прошу вас: выслушайте…

Пек опустил руку с мечом и зло выдохнул: теперь он был вынужден действовать не по своему желанию, а подчиняясь чужим правилам.

Воин опять поклонился, понимая, что ему дадено разрешение говорить дальше:

— Я — барон Валер, рыцарь короля. Его величество желает встретиться с вами, а мы посланы разыскать и проводить вас к нему. Извольте, — и он подвел юноше своего коня, приготовился держать стремя.

— Что ж, — забормотал, наскоро соображая, Пек, — что ж… Хорошо, я поеду, я встречусь с королем. Но я совершенно не понимаю, зачем все это и почему…

— Я тоже многого не понимаю, ваша милость, — опять вежливо поклонился барон, — например, почему я должен обращаться с вами, как с благородным господином, и почему вы столь резво пытались бежать от нас…

Пек-Рифмач скрипнул зубами. Все верно: он повел себя, как дурак. С самого начала не стоило укрываться в доме Германа. Нужно было сразу, любым возможным способом бежать из города, а потом — и из страны… А когда вскрылось его убежище на Тихой улице, уже совсем глупой была попытка дать оттуда деру.

Оставалось лишь это: вставить ногу в предложенное стремя и вознестись в седло, на мощную спину рыцарского коня, храпящего и пляшущего от нетерпения.

— Ваша милость, возьмите, — Валер протянул юноше свой плащ, короткий, но из теплой мягкой шерсти и с длинными рукавами. — Нынче холодно, а вы в одной рубашке. К тому же вымокли, по лужам прыгая. Так и простыть недолго.

Надо сказать, этот жест заботы и тихий голос барона, чем-то похожий на голос Германа, немного успокоили юношу. С удовольствием укутавшись в плащ, он перестал дрожать и расслабил уставшие от бега и напряжения мышцы, и лицо его разгладилось.

'Пусть уж я теперь, ькак щепка в весеннем ручье, несусь, сам не знаю, куда… — пришла ленивая мысль, не лишенная мудрости применительно к его настоящему положению…

Нашел меня мой враг.

Ну что ж, пусть будет так…

— прошептал Пек-Рифмач.

Так оно часто бывает, когда отчаяние налетает со всех сторон, как безжалостный февральский ветер; когда не видно ни одного выхода из бед, что хлынули, подобно весеннему разливу, и затопили ледяной шурпою жизнь, все ее уголки. Так бывает — вместе с несчастьями наползает равнодушие и холод, и словно со стороны себя видишь и не хочешь более принимать участия в собственной судьбе. Иногда это губит, иногда — спасает: не даёт сердцу разорваться, душе — пропасть во мраке, а голове — потерять разум…