— Камешек в мой огород?

— Не знаю. Ты сама так поняла. — Она стала изучать гранки, совершенно игнорируя меня.

— Хочешь, чтоб я ушла? — спросила я неловко через какое-то время.

— Мне действительно наплевать, что ты делаешь, — ответила Кирстен.

Она продолжала работать. Потом прервалась, чтобы закурить еще одну сигарету. Тогда я заметила, что пепельница у ее кровати наполнена выкуренными наполовину сигаретами.

Я узнала о ее самоубийстве, когда мне позвонил Тим. Ко мне в гости приехал мой младший брат. Было воскресенье, так что мне не надо было идти в магазин на работу. Мне пришлось стоять и слушать, как Тим говорит мне, что Кирстен «только что ушла». Я смотрела на своего младшего брата, по-настоящему любившего Кирстен. Он собирал модель СПАД XIII из бальзового дерева — он знал, что звонит Тим, но, конечно же, не знал, что теперь Кирстен, как и Джефф, мертва.

— Ты сильная, — звучал голос Тима в моем ухе. — Я знаю, ты выдержишь.

— Я видела, что к этому шло.

— Да, — он казался безразличным, но я знала, что у него разрывается сердце.

— Барбитураты? — спросила я.

— Она приняла… Ах, они точно не знают. Она приняла их и засекла время. Подождала. Потом вошла и рассказала мне. А потом она упала. Я знал, что это было. — Он добавил: — Завтра она должна была вернуться в Маунт-Сион.

— Ты позвонил…

— Приехала «скорая помощь», и ее отвезли в больницу. Они сделали все возможное. Но дело в том, что максимальная доза была уже в организме, и то, что она приняла как передозировку…

— Вот оно что. В этом случае промывание желудка не помогает, яд уже в организме.

— Не хочешь приехать сюда? В Сан-Франциско? Я был бы очень признателен.

— Со мной Харви.

Мой младший брат поднял глаза. Я сказала ему:

— Кирстен умерла.

— А, — кивнул он и через миг вернулся к своему самолету. Как в «Воццеке». подумала я. В точности концовка «Воццека». [84] Вот она я: интеллектуал из Беркли, рассматривающая все в переводе на культуру, оперы, романы, оратории и поэмы. Не говоря уже о пьесах.

А ребенок Марии отвечает:

Я сломаю твою игрушку, подумала я, если ты будешь продолжать в том же духе. Маленький мальчик собирает модель самолета и не понимает: двойной ужас, и оба охватывают меня.

— Я приеду, — сказала я Тиму, — как только найду кого-нибудь посидеть с Харви.

— Ты можешь взять его с собой.

— Нет, — я машинально покачала головой.

Я попросила соседку присмотреть за Харви остаток дня и вскоре была на пути в Сан-Франциско, переезжая на своей «хонде» по мосту Бей-бридж. А слова из оперы Берга все еще навязчиво звучали у меня в голове:

То есть, сказала я себе, слова Георга Бюхнера, он ведь написал эту чертовщину. Я вела машину и плакала. Мое лицо застилали слезы. Я включила радио и нажимала кнопку за кнопкой, перебирая станцию за станцией. На канале рок-музыки я поймала старую песню Сантаны и включила громкость на полную мощность. Музыка заполнила мой маленький автомобиль, и я закричала. Я слышала:

Я чуть не врезалась в огромный американский автомобиль, мне пришлось перестроиться в ряд правее. Помедленнее, сказала я себе. Е*** твою, подумала я, двух смертей уже достаточно. Хочешь стать третьей? Тогда продолжай вести так, как ведешь сейчас: трое плюс люди из другой машины. И затем я вспомнила Билла. Психа Билла Лундборга, на данный момент где-то на свободе. Позвонил ли ему Тим? Ему должна позвонить я, сказала я себе.

Бедный, несчастный, е***нутый ты сукин сын, сказала я про себя, вспоминая Билла и его мягкое толстенькое лицо. Ту атмосферу свежести, что витала вокруг него, подобно запаху свежего клевера, вокруг него, его дурацких штанов и дурацкого вида, как у коровы, довольной коровы. Почтовое отделение ожидает еще один раунд битья стекол, осознала я. Он пойдет туда и примется бить огромные витрины голыми кулаками, пока кровь не зальет ему руки. А потом его снова упекут либо в одно место, либо в другое — не важно куда, потому что сам он не видит разницы.

Как она смогла так его доконать? — спросила я себя. Какая злоба. Какая страшная жестокостько всем нам. Она действительно ненавидела нас. Это наказание нам. Я всегда буду считать себя виновной. Тим всегда будет считать себя виновным. И Билл тоже. И, конечно же, никто из нас не виноват — и все-таки, в известном смысле, виноваты все мы, но, как бы то ни было, это не имеет никакого отношения, после свершившегося, к несущественному, теоретическому и пустому, совершенно пустому, как «бесконечная пустота», величайшему Не-Бытию Бога.