— Пожалуйста, помедленнее.

— Пожалуйста, когда мы доедем до шлагбаума, вылези из машины и поймай кого-нибудь другого. И можешь передать Эдгару Бэрфуту, чтобы он дурачил…

— Не вини его, — решительно сказал Билл. — Только я ему сказал, он мне ничего не говорил. Медленнее! — Он потянулся к ключу зажигания.

— Хорошо, — согласилась я, опуская ногу на тормоз.

— Ты перевернешь эту консервную банку и угробишь нас обоих. И ты даже не пристегнула ремень.

— Из всех дней именно в этот, когда убили Джона Леннона. Я должна выслушивать это прямо сейчас.

— Я не нашел гриб энохи, — заявил Билл.

Я ничего не ответила. Просто вела машину. Вела как могла.

— Я упал со скалы.

— Да, я тоже читала это в «Кроникл». Было больно?

— К тому времени я был практически без сознания из-за солнечного света и жары.

— Что ж, очевидно, ты не такой уж и сообразительный, коли убрался вот так. — А потом, неожиданно, я почувствовала жалость, и мне стало стыдно, непомерно стыдно за то, как я вела себя с ним. — Билл, — сказала я, — прости меня.

— Конечно, — ответил он просто.

Я обдумала, что говорить, и спросила:

— Когда… Как мне теперь называть тебя? Билл или Тим? Вас теперь двое?

— Меня двое. Из двух личностей образовалась одна. Подойдет любое имя. Наверно, тебе следует называть меня Биллом, чтобы люди не узнали.

— Почему ты не хочешь, чтобы они узнали? Я вот думаю, что такое важное и исключительное событие, как это, такое знаменательное, как это, должно быть известно всем.

— Меня снова упекут в больницу.

— Тогда я буду называть тебя Биллом.

— Гдe-то через месяц после своей смерти ко мне пришел Тим. Я не понимал, что происходит. Я не мог объяснить. Свет, цвета, а затем чуждое присутствие в моем разуме. Другая личность много сообразительней, чем я, думает о вещах, о которых я и не думал никогда. И он знает греческий, латынь и древнееврейский, все о теологии. Мысли о тебе были очень четкими. Он хотел взять тебя в Израиль.

При этих словах я внимательно посмотрела на него, меня пробила дрожь.

— Teм вечером в китайском ресторане, — продолжал Билл, — он пытался тебя уговорить. Но ты ответила, что у тебя все спланировано. Ты не могла уехать из Беркли.

Я убрала ногу с газа, машина начала замедляться. Она ехала все медленней и медленней, пока не остановилась совсем.

— На мосту останавливаться запрещено. Если только у тебя не неполадки в двигателе или не кончился бензин, что-нибудь такое. Езжай дальше.

Ему рассказал Тим, сказала я себе. Я машинально сбросила передачу, снова запустила двигатель.

— Тим на тебя здорово западал.

— И?

— Это было одной из причин, почему он хотел взять тебя с собой в Израиль.

— Ты говоришь о Тиме в третьем лице. То есть на самом деле ты не отождествляешь себя с Тимом. Ты — Билл Лундборг, говорящий о Тиме.

— Я Билл Лундборг, — согласился он, — но также я и Тим Арчер.

— Тим не сказал бы мне этого. Что у него был ко мне сексуальный интерес.

— Я знаю, — ответил Билл. — Но это говорю тебе я.

— Что мы заказывали в тот вечер в китайском ресторане?

— Понятия не имею.

— Где был ресторан?

— В Беркли.

— Где в Беркли?

— Я не помню.

— Скажи мне, что означает «гистеропротерон»?

— Откуда я знаю? Это латынь. Латынь знает Тим, а не я.

— Это греческий.

— Я и греческого не знаю. Я улавливаю мысли Тима, и время от времени он думает на греческом, но я не знаю, что означают греческие слова.

— Что, если я поверю тебе? Что тогда?

— Тогда ты будешь счастлива, потому что твой старый друг не умер.

— В этом все и дело.

— Да, — кивнул он.

— Мне кажется, — начала я осторожно, — что дело здесь посложнее будет. Это было бы чудом необычайной важности для всего мира. Это то, чем должны заняться ученые. Это доказывает, что есть вечная жизнь, что потусторонний мир все-таки существует — что все, во что верили Тим и Кирстен, действительно правда. «Здесь, деспот Смерть» — правда. Ты не согласен?

— Да. Я так считаю. Об этом Тим и думает, и думает много. Он хочет, чтобы я написал книгу. Но я не могу написать книгу, у меня совершенно нет писательского таланта.