Шрифт:
Как ей жить? И что я мог? Гроши получал... Попросил его поделиться!
– А если бы не поделился?
– Поделился!
– А если бы не поделился?
– Нажалился, что я ему пригрозил?
– Ты пригрозил в КГБ обратиться... У тебя, что же, там друзья завелись?
– Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.
– Почему ушел из деревни?
– На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал...
– И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?
Сальге налил еще по полстакана водки.
– Прятался!
– признал Шкаликов.
Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.
– Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!
– Испугался?
– А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!
– По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров... Куда их девали? А?
– То дело, куда их девали, не на моей совести...
Я говорил правду и только правду...
– Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли...
– Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю - жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты...
– Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен... А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?
– Убивать пришел? За Раскольцева?
– Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?
– А если не буду?
– Тогда плохо, Шкаликов!
– Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченая, дочушку свою не отдам на позор!
Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда...
Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда...
Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событии. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.
Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.
Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.
Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на "Волге", что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и...
– Торопись, торопись, Миша!
– говорил я шоферу.
– Мы должны успеть!
Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.
Мы немного не успевали.
Прорезал тьму прожектор поезда.
Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.
Авдюшин открыл дверцу.
– Куда?
– спросил я его.
– Открыть шлагбаум.
– Не надо! Мы пойдем пешком...
Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.
– Я побегу, - предложил Василий.
– Беги!
Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.
В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Притыкова и ждать пашу опергруппу.
Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.
– Притыков в вагоне?
– спросил старшина.
– Куда ему деться! В купе с пассажиром пьянствует...
Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.
– Какое купе?
– Четвертое, - ответила проводница.
Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе... Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.
Старшина позвал проводницу.
– Где они?