Он обернулся, сбрасывая чужую руку с плеча. Сердце гулко билось в груди, лицо стало горячим как при лихорадке. Где-то в груди, в такт с сердцем, колотилась ярость, которую он пытался усмирить…

— Я прошу прощения… — с трудом выдавил он из себя. — Случайно получилось…

Пелена перед глазами начала понемногу рассеиваться. Понемногу, очень медленно, но все же давая Жене надежду, что сегодня он таки попадет на работу вовремя, а не час-другой спустя.

Мужик отшатнулся прочь, и в его глазах на мгновение промелькнул испуг. Должно быть, он увидел в Жениных глазах то, что он мечтал сделать.

— Это… ладно, в общем… Бывает… — пробормотал он, и вдруг, как-то странно икнув, согнулся пополам, чтобы отбежав к остановке извергнуть из себя съеденное накануне.

Толпа расхохоталась, от чего белесая пелена перед глазами Жени на несколько секунд стала еще гуще. В этот миг он ненавидел их всех… Что смешного в том, что это бледное подобие человека стоит посреди улицы и блюет? Кем нужно быть, чтобы смеяться над этой отвратительной картиной? Но усилием воли он прогнал эту мысль прочь… Вон, вон из и без того больной головы! Не выходить из себя, не раздражаться из-за этих безволосых обезьян. Они не стоят того, чтобы опоздать на работу на несколько часов — ведь Бог его знает, куда его занесет за время провала в памяти.

Женя забрался в автобус, и встал у окна, тяжело дыша. Голова трещала по швам, словно вознамерилась развалиться прямо тут, на этом самом месте, выставляя на всеобщее обозрение его серое вещество. Добраться бы живым до работы, а там можно наглотаться парацетамола и спокойно жить дальше. Пелена отступала… Понемногу он вновь обретал способность видеть мир в нормальных тонах.

Автобус тронулся с места, и Женя напоследок бросил взгляд в окно… Неопохмеленный мужик так и остался на остановке. Он по-прежнему стоял возле павильона и, его рвало чем-то алым. Или он сегодня обильно позавтракал свекольным супом, или…

Или его тошнило собственной кровью.

Женя отвернулся, подавляя приступ тошноты. Еще не хватало ему самому последовать примеру этого идиота. Вид крови всегда вызывал у него отвращение… Вот только интересно, что когда несколько минут назад он представлял, как разобьет в кровь лицо этого хмыря — не было никакого намека на омерзение или тошноту.

Почему когда он видит кровь, ему кажется что с ней связано что-то важное? Что-то, что он никак не может вспомнить, и чем сильнее старается найти у себя в памяти какое-то важное воспоминание — тем дальше оно ускользает от него.

Может быть с кровью связано что-то, что произошло с ним в один из периодов беспамятства?

Впрочем, не важно. Или, по крайней мере, не важно сейчас. Пелена отступает, сердце понемногу успокаивается, начиная биться в нормальном ритме. Ярость, клокотавшая в груди утихает… Сегодня все будет в порядке, а что будет потом — потом и будет.

Первый раз, когда он обнаружил себя сидящим поздним вечером возле подъезда какого-то дома на самой окраине города, он запаниковал. Три часа просто выпали из его жизни, и то, что он мог сделать за это время, пугало его до смерти. Последним что он помнил, была подобная сегодняшней ссора в автобусе, только на этот раз причиной охватившей его ярости стала едва держащаяся на ногах старушка, тащившая за собой здоровенную сумку. Сумка, естественно не раз стоявшая на полу, задевала своим грязным дном всех подряд, оставляя следы на одежде. И когда Женя попросил старуху быть немножко поаккуратнее — узнал о себе и о молодежи вообще много нового и интересного.

Он закипел как чайник на газовой плите, сказав ей в ответ что-то не менее приятное, а потом сознание заполнила белая пелена ярости. Цвета померкли, стали какими-то неестественными, нереальными… А потом он очнулся, сидя на скамейке возле незнакомого дома. Как он попал сюда, зачем, и где провел последние три часа — он не знал.

Следующие несколько дней он провел дома, плюнув на институт и приближающуюся сессию. Каждый день он ждал звонка в дверь, и ордера на арест, который ему покажут в дверной глазок. Ордера на ЕГО арест, по подозрению в убийстве семидесятилетней старухи, которая и сама бы благополучно скончалась через пару лет…

Он безвылазно сидел перед телевизором, отлавливая новостные программы и боясь увидеть в одной из них сюжет о бабке, до смерти избитой в своем подъезде… Но в новостях говорили о чем угодно, только не о новом Раскольникове, милиция не торопилась нанести ему видит, и вообще все было гладко, тихо и спокойно.

Подобное повторилось с ним месяц спустя — тогда из памяти выпали от силы пол часа. На этот раз причиной дикой, бесконтрольной ярости стал бомжеватого вида старик, молотивший своей тростью кошку прямо посреди улицы. Тогда последним мгновением, которое Женя помнил перед провалом в памяти, был тяжелый удар в челюсть этого бомжа, которым он опрокинул его на асфальт. И если бы тогда выяснилось, что в беспамятстве он забил этого урода до смерти его же собственной палкой, Женя пошел бы в тюрьму (или, быть может, в дурдом) с гордо поднятой головой.

Чем бомжу не понравилась кошка, он не знал. Старый живодер просто подошел к кошке, сидевшей на мусорном баке, и с ловкостью и силой, которой вряд ли можно было ожидать от тщедушного старичка, огрел ее палкой поперек спины. Кошка, также не ожидавшая подобного, испуганно мявкнув, упала на землю и попыталась уползти. Именно уползти, потому что ее задние ноги, кажется, больше не слушались ее — вполне возможно, что удар перебил ей позвоночник.

Бомжу этого показалось мало, и он, вновь замахнувшись тростью, шибанул кошку по и без того висящим плетьми задним лапам. Ударить в третий раз он не успел… Волна ярости всколыхнулась в Жене настолько быстро, что и сам не успел осознать, что делает. Он подбежал к дедку, и в тот момент, когда он в третий раз поднял свою палку, ударил его апперкотом в челюсть так, что тот, кажется, даже на секунду оторвался ногами от земли.