Шрифт:
— Ребята! — закричала Даша, стоявшая возле кабины «ЗИЛа». — Сюда! Помогите!
Аня оглянулась. Сергей что-то втолковывал Марине, уже полностью забравшись в машину и держа ее за плечи. От них обоих толку не было.
— Иди, — кивнула она Лехе. — Я попытаюсь привести его в чувство.
Он кивнул, и вскочил на ноги. Действительно, вдвоем них не больше толку, чем от нее одной. Аня погладила Женю по голове, и легонько шлепнула его по щеке.
— Очнись!
Дрогнули его ресницы, и только-то.
— Женя, очнись! — вспомнив о самом действенно способе приведения в чувство пьяного, Аня решила что и на потерявшего сознание оно должно подействовать, и принялась растирать ему уши ладонями.
Женя пошевелился, негромко застонал, а затем открыл глаза, заставив Аню отпрянуть. Это были не его глаза. Чужие, полные зла и боли. Аня отшатнулась, рефлекторно пытаясь вскочить на ноги, но тут же почувствовала что не может пошевелиться. Что-то держало ее! Какая-то сила сдавила грудь, не давая дышать, и не давая сдвинуться с места. Она попыталась закричать, но не смогла сделать даже этого — будто бы что-то застряло в горле, мешая ей говорить.
А потом пришла боль. Боль, зародившаяся где-то в животе, и расползавшаяся по всему телу. Как будто все ее внутренности пришли в движение, как будто кишки оплетали желудок, подбираясь к сердцу.
Аня застонала, безвольно обмякла, но не смогла даже упасть — удерживавшая ее сила держала ее на весу. А глаза Жени — нет, того, другого, что скрывался в нем все эти годы, продолжали буравить ее взглядом.
— Женя… — прошептала она, чувствуя, что боль разрывает ее. Сейчас она готова была умереть — все, что угодно, лишь бы больше не чувствовать чьего-то присутствия у себя внутри. И вдруг то, что удерживало ее, исчезло, позволяя Ане безвольным кулем упасть на спину. Над ее головой по темно-голубому небу плыли редкие облака, одно из которых сейчас как раз наползало на солнце.
— Аня… — услышала она рядом с собой встревоженный Женин голос. — Что с тобой?
— Кажется… — слова давались с трудом. В горле что-то заклокотало, и секунду спустя она поняла, что именно — определила по вкусу. Кровь… И страшные слова сорвались с губ сами. — Кажется, я умираю.
Наступала ночь. Синее небо наливалось грозой… А потом пришло понимание — темнеет не вокруг, темнеет у нее в глазах.
Женя
Он пришел в себя как всегда резко и неожиданно. Как обычно, когда он отключался, и где-то проводил несколько часов, приходя в себя то на незнакомой улице, то в автобусе, то где-нибудь еще. Только что он видел переворачивающийся в воздухе самосвал,
Это я отшвырнул его! Я!
прикрыл глаза, борясь с возникшей слабостью и головокружением, и вот уже он лежит на земле, и видит перед собой искаженное болью Анино лицо.
Бабай вырвался!
Он вскочил на ноги в тот же момент, когда ее голова коснулась земли. Случилось что-то плохое, что-то страшное, в сравнении с чем «голое безумие» казалось несущественной мелочью. И виной этому был он…
Нет, не я! Бабай вырвался!
Это я его выпустил! Я позволил ему выйти!
В памяти всплыло личико юной Насти, и ее губы, беззвучно шепчущие слова:
«Внутри вас зло!»
— Аня! Что с тобой?
— Кажется… — она захрипела, и из уголка ее губ побежала струйка крови. — Кажется, я умираю.
Она действительно умирала — Женя ощущал это шестым чувством. И это он убил ее! Не думая, что он делает, стараясь не думать — доверившись шестому чувству, Женя запустил руку под Анину блузку, положив ладонь на живот, чуть ниже пупка.
Тан-тьен…
Слово, мелькнувшее в голове, обозначало какую-то точку на теле. Нет, не «на» — «В» теле человека. Но откуда он знал ее название, и что такое этот тан-тьен?
Нет, не думать! Действовать! Довериться интуиции! Довериться живущей внутри него силе. Сейчас Бабай подчинялся ему, а не творил зло по собственной воле. И он заставит его исправить содеянное! Белая пелена затуманила зрение, и Женя испугался, что вновь потеряет контроль над собой. Вновь отключится, и натворит еще больше дел, но потом понял, что сегодня все не так, как было обычно. Сейчас он зол не на кого-то другого — он зол на себя. На свою слабость, и на пользующуюся этой слабостью силу. На то, что жило в нем, и что он за неимением другого слова называл Бабаем.
— Сегодня ты будешь делать то, что скажу тебе я! — прошептал он, крепко стиснув губы. — Ты исправишь то, что сделал! Ты спасешь ее!
— Зачем?
Теперь у Жени не оставалось сомнений, Бабай был личностью, его вторым «Я», осознававшим свою сущность и свою силу.
— Потому что… Потому что ты не имеешь права убивать!
— В самом деле? — Бабай был искренне удивлен.
— Да. Верни ее. Я знаю, ты можешь.
— Могу. Но стану ли? Она такой же человек, как те, кого мы с тобой убивали. Как те старики, как пропитые алкоголики. Пройдет лет тридцать, и она станет таким же ничтожеством. Такой же, как те, кого мы убили до нее.