Женя тоже жалел об этом… Ублюдок заслуживал смерти. Жестокой, страшной — такой, на какую обрек его Бабай. Нет, они с Бабаем…

— Ты не помнишь… Позволь напомнить тебе? Сначала мы открутили ему яйца. Вращали по часовой стрелке, пока они не повисли на лоскуте кожи. Потом стали ломать пальцы. Сначала на руках, потом на ногах… Нет, не ломать — резать. Сначала мы разрезали кость, а потом отрывали весь палец, державшийся на коже и сухожилиях. А приятнее всего было сдирать с него кожу… Он трижды терял сознание, и мы трижды приводили его в чувство. Начали с живота и спины — там больнее всего… А умер он только тогда, когда мы дошли до его ступней. К тому моменту у него уже не было кистей рук!

— Замолчи!

Аня открыла глаза, и посмотрела на него.

— Это ты? — спросила она. Ее голос дрожал, а в глазах стоял страх.

— Я, кто же еще. Тебе стало плохо, и…

— Не обманывай меня, — страх исчез, но дрожь в голосе все еще оставалась. Хотя, быть может, это было лишь последствием ран… — Мне не стало плохо. Тот, что внутри тебя, хотел меня убить.

«И убил бы, не вмешайся я вовремя…»

— Почему, когда я спросил, «зачем нам возвращать ее», ты не дал самого простого ответа на этот вопрос? Почему не сказал «Потому что я люблю ее»? Не счел этот довод убедительным? Может быть подумал, что такому чудовищу как я любовь чужда? Нет, ты просто не хотел мне лгать, потому что знал, нельзя лгать самому себе! Ты можешь спать с ней, можешь даже приглашать ее стать полновластной хозяйкой в твоем доме. Но ты не любишь ее, потому что знаешь, что я прав! Что однажды она превратиться в того, кого мы с тобой ненавидим.

Мы с тобой видим их каждый день. Их сотни, если не тысячи. Девушки, призывно покачивающие бердами, а потом обвиняющие мужчин в домогательстве. Купившие права «обезьяны с гранатами», перестраивающиеся из третьего ряда сразу в первый! Отъевшиеся, толстые бабы, занимающие своей громадной жопой сразу два места в автобусе, и сажающие на колени своих детей и внуков так, чтобы они вытирали ноги об одежду всех проходящих мимо пассажиров.

Она станет одной из них! Я вижу это, чувствую! Убьем ее сейчас? Высосем ее силу!

Должно быть, Аня прочла эти слова Бабая в его глазах, потому как вздрогнула и попыталась отползти.

— Не подходи ко мне!

Глупая! Неужели она еще не поняла, что ему, способному остановить несущийся на полном ходу грузовик, не нужно даже приближаться к ней, чтобы вырвать из груди ее сердце! И на секунду, только на секунду, он взглянул на нее другими глазами. Глазами своего второго «Я». Ему было жаль ее. Это было не дружеское сочувствие, это была брезгливая жалость. Жалость к мухе, у которой дети, играя, оторвали крылья. Жалость к дождевому червяку, который выполз на асфальт и угодил под чей-то острый каблук. Жалость, близкая к презрению.

Но секунду спустя наваждение исчезло, перед ним снова была Аня. В памяти всплыла ее улыбка, ее ласковый голос, нежные руки… Как он мог даже на секунду признать правоту Бабая? Как он мог взглянуть на нее его глазами?

— Аня, это я! Все в порядке! Все хорошо…

В ее глазах вновь зажглась надежда.

— Все в порядке!

Он протянул ей руку, чтобы помочь встать. Он знал, что раны, нанесенные ей изнутри, уже зажили — его жизненная сила исцелила ее, и сейчас она могла быть испугана, могла испытывать шок или отголоски той боли, когда Бабай рвал ее внутренности, но она была здорова и ее жизни больше ни что не угрожало.

Аня взяла его руку, и он потянул ее к себе, помогая встать.

— Тебе стало плохо… — повторил он.

— Нет! — Анина рука дрожала. — В тебе что-то есть! Кто-то другой! И он… Он словно резал меня ножом изнутри!

— Тебе просто стало плохо… Наверное это последствия вируса. Ты упала, у тебя изо рта пошла кровь. Тебе что-то привиделось?

Она сомневалась. Теперь она уже не была так уверена в том, что произошло.

— Что ты помнишь? — продолжил он, прижимая ее к себе и гладя по голове, будто котенка. — Помнишь, как пыталась раздеться?

— Да… «голое безумие»… Оно все еще здесь.

— Наверное, что-то подобное произошло и с ними! — он кивнул головой в сторону Лехи и Сергея, вытаскивавших водителя из кабины перевернувшегося грузовика. — Не зря же они друг на друга так набросились? Может быть, вирус изменился, и стал действовать по-другому?

— Я все помню… — Аня отстранилась от него. — Помню, как грузовик чуть не врезался в нашу машину, и как он перевернулся. Он как будто взлетел… А потом ты потерял сознание…

— Да… У меня закружилась голова, — он не врал, в голове у него действительно помутилось, слишком много сил единовременно пришлось выплеснуть, чтобы спасти жизнь Марине. Он сделал это инстинктивно, еще не умея пользоваться своей силой. Нет, не своей, их с Бабаем силой. Теперь они едины и неделимы.

— Я пыталась привести тебя в чувство, и ты открыл глаза. Только это были не твои глаза…

— Ага… Не мои глаза! — он улыбнулся ей, насколько мог добродушнее и обезоруживающе. — Тебе просто стало плохо. Я как раз пришел в себя, когда увидел, что ты падаешь. Даже подхватить тебя не успел!

— Ты не понимаешь… Это был не ты! В тебе кто-то живет, и он хотел меня убить! Он словно резал, рвал меня изнутри. Я думала, я умру…

— Анют, сейчас ты в полном порядке, не так ли? У тебя что-нибудь болит?