Шрифт:
Из Ревеля доставили первый высочайший рескрипт, впервые как к ближнему обращалась Екатерина: «Григорий Андреевич, 28 числа сего месяца получила я курьера от графа Алексея Григорьевича Орлова с уведомлением, что вся Греция почти в готовности к принятию оружия и что весьма опасается, чтоб сей огонь не загорелся прежде времени, и просит, чтоб флот как возможно поспешил своим к нему приездом и тем поставил его в возможности употребить с пользою жар тамошних нам единоверных народов и не допустить их до вящей погибели. Впрочем, поручая вас всемогущему Богу и надеясь на его всесильную помощь в справедливом нашем деле, остаюсь к вам доброжелательна».
Открылась сильная течь на двух кораблях, и пришлось отправить их на ремонт в Ревель. На пятые сутки шторма отпели первого служителя, и, скользнув по доске за борт, скрылся в морской пучине белый саван с каменным балластом в ногах. Большая скученность людей, многомесячный запас провизии в бочках на жилых палубах при задраенных люках во время шторма, испарения от мокрой одежды сменившихся с вахты — все это способствовало возникновению среди матросов, особенно первогодков, болезней. По всей эскадре заболело более трехсот человек. Спиридов приказал жечь на кораблях жаровни, одежду при всякой возможности сушить, драить ежедневно жилые палубы. Но ничто не могло остановить недуг. К тому же противные ветры в Южной Балтике вынудили эскадру лавировать и отстаиваться на якорях у острова Борнхольм в условиях непогоды. Пятьдесят с лишним раз корабельные священники совершали печальный обряд погребения, прежде чем в конце августа эскадра втянулась в Копенгагенскую гавань.
Не успели стать на якорь, как от пристани отвалила Шлюпка. На борт флагманского корабля поднялся возбужденный русский посланник в Дании Философов. Едва войдя со Спиридовым в каюту, он распалился:
— Господин адмирал, потрудитесь дать распоряжение немедля на ваших кораблях удалить зловоние, кое достигло королевских покоев даже…
Лицо Спиридова постепенно багровело, а посол продолжал:
— Кроме того, вторую неделю вас ждет послание ее величества, извольте принять.
Он вынул из баула письмо и передал Спиридову. Тот развернул его. По мере чтения краска то сходила с его лица, то вновь выступала малиновыми пятнами.
«Когда вы в пути съедите всю провизию и половина людей помрет, тогда вся экспедиция ваша обратится в стыд и бесславие ваше и мое…»
Спиридов отрешенно смотрел мимо посланника в открытую дверь и на кормовой балкон, где в двух кабельтовых над чистенькими, будто на картинке, улочками и домиками плыл монотонный вечерний перезвон кирх…
«Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допускайте до посрамления перед целым светом. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смотрит…»
Горькая усмешка показалась на лице старого моряка. «Начинается… Вся Европа на нас смотрит, а печешься ты больше всего о своей особе».
Спиридов встал, медленно приближаясь к посланнику, глядел на него в упор немигающим взглядом. Философов, все время зажимавший нос надушенным платком, уже испуганно смотрел на начальника эскадры.
— Отпишите, ваше сиятельство, ее величеству, что, презирая невзгоды, русские матросы не посрамят Отечество. Пятьдесят четыре из них уже отдали души Богу на переходе, — Спиридов перекрестился. — Уповаю на Бога, что и далее мужество россиян не угаснет.
Но море готовило еще немало испытаний. В Северном море продолжался жестокий шторм. Разламывало корабли. На совете командиров решили укрыть суда на рейде порта Гулль. На берег свезли более двухсот больных матросов. Заболел и Андрей Спи-ридов, состоявший адъютантом при отце.
Из Лондона, загоняя лошадей, примчался русский посол Чернышев, вручил рескрипт Екатерины — немедля следовать в море. И передал раздобытые карты.
Недавно он получил депешу от императрицы: «Во что бы то ни стало, если Спиридов вздумает зимовать или долго оставаться в Английских портах, изволь вытолкать его…»
Волей-неволей приходилось дробить силы, идти в Средиземноморье куцым отрядом в четыре корабля, два из них вернулись на ремонт.
К сборному месту эскадры — порт Магон на острове Минорка — пришел в середине ноября лишь флагман на «Евстафии».
Печальными и нерадостными были первые дни отдыха после полуторамесячного перехода. Через неделю на берегу скончался старший сын Спиридова — Андрей.
* * *
При первых известиях на Дону о снаряжении на Балтике эскадры в Средиземное море многие офицеры приуныли.
— Везет же нашим однокашникам, в настоящем деле потрутся, глядишь, и в Черное море прежде нас нагрянут…
Сенявин по долгу службы должен бы одернуть таких подчиненных, но адмирал и сам был такого же мнения. Во время зимних застолий нет-нет да и проговаривался сослуживцам.
— О вступающих в истинно морскую службу и от бывающих ныне в Средиземноморье весьма радуюсь, братцы. Однако, признаться могу вам, что от природы я не завистлив, а нынче, под старость, черт сподобил завидовать нашим балтийским сотоварищам…