Шрифт:
— Чего смотрите? Подымите ее — ив карету!
В глубине кареты с задернутыми шторами знобило Павла. Он боязливо глядел на скрючившуюся жену, что-то говорившего на прощание Панина…
— Пошел! — кивнула Екатерина кучерам и, подозрительно взглянув на Панина, повела внуков.
На следующий день Панина отстранили от всех дел.
В Польшу добрались с первыми заморозками. Станислав Понятовский, обняв Павла, прослезился не по-королевски:
— Сколько лет! И все же вашу матушку я люблю по-прежнему.
Дальше на пути лежала столица Австрии. Как всегда, гремели оркестры, балы сменялись концертами. Павел вначале довольно равнодушно отвечал на комплименты. Ему по российской привычке всюду чудились насмешливые взгляды, скрытые издевки. В одном из городов в его честь поставили «Гамлета». Он яростно вскипел, бросил жене:
— Это явный намек!
Спектакль пришлось отменить…
Все же пышные приемы, постоянные почести без предвзятости, церемоний, встреч и проводов постепенно придали уверенность цесаревичу. «В самом деле, это же не сон, а наяву», — размышлял он.
— По-моему, австрийцы искренни, — признался он Марии Федоровне и с горечью добавил: — Такого приема я не видывал в России ни разу…
Понемногу начал проявлять интерес к окружающим, входить в роль царственной особы и принимать почести с достоинством, желанием произвести впечатление на венский двор.
— Великий князь и великая княгиня, — восторгался Иосиф II, — соединяют с необыкновенным талантом и довольно обширными знаниями желание обозревать и поучаться и в то же время иметь успех и нравиться всей Европе.
Приметил австрийский император и то, что «ничем нельзя более обязать их, как доставляя им возможность осматривать все без подготовки и без прикрас, говорить с ними откровенно!»
Триест встретил чету голубизной небосвода, теплым ветром, лазурью Адриатики. Наследник пешком обошел большой торговый порт, забрел на верфь. Поражала размеренность работ, мастеровые облепили, как мухи, стоявшее на стапелях судно. Внизу стоял сарва-ер — главный строитель корабля. Павел говорил без переводчика, благо свободно изъяснялся и по-итальянски, и по-латыни, кроме французского и немецкого.
— Сие судно кто проектировал? — спросил Павел у сарваера.
— Я, сеньор.
Павел удивленно поднял брови:
— Где вы обучались этому?
— В разных местах, сеньор. У нас в Триесте имеется неплохой лицей, потом обучался в Венеции, Амстердаме.
Павел с досадой поморщился: «У нас в России пока не додумались завести такие школы…»
Венеция очаровала неповторимой вязью своих многочисленных лагун и каналов, беспечностью и весельем карнавалов, легкомысленностью женщин. Проходила парусная регата, балконы вдоль Большого Канала украшали ковры, цветы… На верфях достраивали красавцы корабли, в громадных кузницах Арсенала для них ковали тяжеленные якоря.
Через Падую и Болонью «графы Норд» направились в Неаполь. Там их ждала неприятная встреча с послом в Королевстве Обеих Сицилии, моложавым графом Андреем Разумовским. Павел без прикрас знал доподлинно о всех похождениях графа со своей первой женой Натальей… За это, собственно, и был отправлен в дальние края его матушкой…
* * *
В порту Ливорно российские эскадры не раз гостеприимно располагались со времен Чесменской победы. Бывали здесь и отдельные корабли. Килевались, крен-говались, чинили рангоут и такелаж, пополняли запасы продовольствия и воды. Отсюда похитили княжну Тараканову.
Осенью 1781 года на рейде объявилась русская эскадра под флагом контр-адмирала Якова Сухотина. Адмирал держал свой флаг на 66-пушечном линейном корабле «Пантелеймон». Следом за ним на рейде отдал якорь такой же корабль «Виктор» под командой капитан-лейтенанта Федора Ушакова, в положенном по диспозиции месте. Команда подбирала и увязывала окончательно паруса, обтягивала такелаж, вываливала выстрела и трапы, спускала шлюпки. В общем, совершала все действия, положенные по регламенту и предусмотренные корабельными расписаниями. Все делалось без излишней суеты и обычной в таких случаях нервотрепки, как происходило на многих кораблях после длительных переходов, четко, быстро, добротно. Лишь изредка слышался посвист боцманских дудок да приглушенный окрик боцмана крепким словцом зазевавшегося матроса.
Солнце давно коснулось горизонта и наконец-то скрылось окончательно. Грохнула пушка с «Пантелеймона». Заиграли горнисты зарю, медленно поползли вниз флаги с гафелей, один за другим зажглись якорные огни.
Ушаков размеренным шагом, как всегда после долгих походов, прошел по верхней палубе, цепко осматривая все, что попадалось на глаза. А видел он обычно всё и всех. Потому и сопровождавший его капитан-лейтенант и застигнутые на верхней палубе унтер-офицеры, боцманы, канониры, матросы провожали внимательным взглядом каждое движение командира. Сурово спрашивал за непорядок Федор Ушаков, но справедливо. Усердие и отличие поощрял, даже иной раз лишней чаркой «за свой счет». В этот раз командир остался доволен, на шканцах кивком отпустил капитан-лейтенанта: