— Владимир Васильевич, — сказала я, — это Жанна.

— Вообще-то Василий Владимирович, — холодно поправил он. — Здравствуй, Жанна.

— Ой, простите, — запнулась я.

— Что там с Еленой?

— Спит, — доложила я.

— Понятно, — хмыкнул он. — Я к вам сейчас приеду. Ты уж постарайся ее привести в чувство к моему появлению.

Громов отключился, я вернула телефон на столик и заметила на ладонях бурые пятна, будто перед тем, как провалиться в сон, я испачкалась в гранатовом коктейле.

— Лена, — громко окликнула я, шагнув к дивану, — вставай. Твой отец сюда едет.

Еще шаг, и нога ступила во что-то мокрое, носок насквозь пропитался влагой. Я поскользнулась и рухнула на пол. Руки, выставленные от падения, проехали по влажному полу, и в нос ударил запах крови. Я развернула дрожащие ладони — они были красными. Как и мои джинсы, как водолазка, как промокшие насквозь носки.

Я закричала, но голоса не было. В горле снова заворочался морской еж, и, казалось, его иглы мгновенно увеличились до такой длины, что пронзили и виски, и живот, и самое сердце. Стоя на коленях на полу, я нащупала рукой чистое место и попыталась встать на ноги.

Мне надо было увидеть своими глазами. Убедиться в том, что…

Лена была мертва.

Я не видела ее запрокинутого лица, но не могла отвести взгляда от страшной, во всю шею, раны на горле. Кожа разошлась в стороны, но крови не было. Потому что вся кровь была вокруг — на алом шелковом Ленином халате, покрытом багровыми пятнами, на когда-то кремовой обивке дивана, на мокром от крови ковре, на котором я спала, на полу, на стенах, даже в аквариуме. А еще на мне. На моих руках, на моей одежде, на моих спутанных волосах. И отвратительнее всего было то, что кровь на одежде уже высохла. Все выглядело так, словно я сама, своими руками, прирезала Ленку, а потом спокойно завалилась спать на влажный от крови ковер.

Словно невидимый боксер ударил меня в живот, я согнулась пополам, и меня вывернуло наизнанку. Кровью.

Не может быть… Я же выпила вчера только бокал этого злополучного «Гранатового браслета»! А кровищи столько, как будто я опорожнила весь кувшин.

Но не могла же я сама…

Трясущимися пальцами я задрала водолазку и нащупала замочек пирсинга со Слезой Милосердия. Вот же она, на месте. И я ее не снимала. Я точно знаю!

Тогда что же здесь произошло, пока я спала? И кто сюда приходил? Кто взломал дверь, пока мы спали? Или кого Лена могла сама впустить без опасений?

Никого. Я вздрогнула. Если бы кто-то увидел меня здесь, то Ленка стала бы моей сообщницей. Она и так многим рисковала, решившись мне помочь. Единственный, кого она ждала, это отец. А он задержался с делами и приедет только сейчас…

Я схватилась за голову, забыв, что руки в крови. Громов же скоро будет здесь. Что он со мной сделает, обнаружив рядом с телом единственной дочери?! Особенно учитывая, как жестоко он обошелся с убийцей жены?

Я невольно кинулась к двери, подталкиваемая мыслью: бежать! И остановилась на пороге, чувствуя, как пол уходит из-под ног и прямо подо мной разверзается бездна ада, где я буду вечно гореть в огне. Потому что не было никакого взлома. Лена твердо дала понять, что электронный ключ к ее квартире взломать невозможно. И не было никакого гостя, Лена не стала бы себя так глупо выдавать. В квартире не было никого, кроме нас двоих. И никто ее не покидал. Потому что карта-ключ по-прежнему была вставлена в электронный замок изнутри, что исключало вариант с приходящим убийцей.

Все было предельно ясно.

Все было абсолютно очевидно.

Все было чудовищно нереально.

Я достала свой мобильный. Минуту невидящим взглядом смотрела на потухший экран, потом включила сеть, отыскала в журнале входящих вызовов звонок, который застал меня в лесу у Замка Сов, и нажала повтор.

— Андрей, — безжизненно сказала я в трубку, — я в квартире Лены Громовой. Она мертва.

И, чтобы не слышать ругательств, которые донеслись из динамика, нажала отбой.

Все. Теперь мне не страшен ментальный допрос. Он — моя единственная надежда на спасение. На то, что найдутся доказательства, что я не убивала Лену. Если же подтвердится обратное, я больше не хочу жить на свете. Я уже умерла сегодня ночью. Вместе с подругой, которую я убила.

Дверь пришлось взламывать. Второго электронного ключа не было ни у кого — ни у портье, ни у отца Лены. А микросхема карты, вставленной в ячейку, оказалась залитой кровью — будто бы ночью в беспамятстве, поняв, что я натворила, я пыталась сбежать из квартиры, но безнадежно испортила ключ вымазанными в крови руками. Не сомневаюсь, что четкий отпечаток пальца, который остался на голубой пластиковой поверхности, принадлежит мне. А кому же еще?

Когда бронированная сталь обрушилась на пол, первым в квартиру ворвался Громов. Следом за ним по металлу загрохотали ботинки Андрея и других Гончих. А потом раздался страшный крик — такой нечеловеческий, такой горестный, как только может кричать бессмертный отец над телом своей единственной дочери. От этого крика я оглохла. Тишина окутала меня плотным ватным саваном, и я больше не слышала ни звука, хотя люди вокруг то и дело раскрывали рты и заходились в безмолвном крике. Гончие взяли меня в кольцо и оттеснили к стене. Это меня и спасло от озверевшего от горя Громова, который легко смел в стороны двух Гончих, чтобы подобраться ко мне.

Он кричал мне в лицо «убийца!» — я не слышала, но прочитала это по его губам — и расстреливал колкими взглядами. Но это уже были даже не дротики, а арбалетные болты, от которых скручивалось судорогой сердце, тяжелели руки и ноги, а голова наполнялась невыносимой болью.

На то, как меня выводили из здания, казалось, сбежались смотреть все живущие здесь вампиры. Столько полыхающей во взглядах ненависти и столько животного страха прежде я не вызывала никогда. Показалось, что я не выйду из здания живой — обезумевшая толпа раздерет меня в клочья. Но с Гончими никто связываться не рисковал, и я получила отсрочку на несколько дней. До оглашения результатов ментального допроса.