Принц вздохнул и уселся на кровать.

— Соня, — произнес он устало, — девочка моя, если ты знаешь, где его искать, скажи нам, будь так любезна.

— А меня с собой возьмешь?

— Нет! Ну как я могу тебя с собой взять! Кто меня прикрывать будет! Я хоть болен смертельно, а ты куда делась?

Пришлось сдаваться под весом аргументов. Скрепя всеми тормозами, я выложила недотепе этому, где он может найти моего кузена, под угрозой, конечно, придушить супруга голыми руками, если он братику моему что сделает. Не так уж много у меня родни, чтобы так бездарно ею раскидываться. Пригодится еще.

А вообще, кузен — связной у атамана. Если выловить первого, то и второй сыщется без труда.

Я чмокнула принца в щечку, и он воодушевленно полез в окно. Собирать дружину и в путь. Вот как.

Потом мы вчетвером держали оборону.

Матеус объявил карантин. С чрезвычайно важным видом объяснял он всем желающим, что ни-ни, допустить к принцу в комнату он никого не может. Потому что его Высочество болен. Заразно. А если и не очень заразно, что все равно ему нужен покой, темнота, кровопускания и всякое прочее. Впрочем, все равно заразно. И поэтому его, Матеуса, меня, доживающего в жутких мучениях свои последние дни дегустатора, а также юного оруженосца выпускать на волю ой как не рекомендуется. Между тем, все вышеозначенные, умирая от вынужденного безделья, дулись в карты, разговаривали за жизнь, и, страшно волнуясь за нашего обожаемого господина, каждые десять минут подбегали к окну — посмотреть, не едет ли он.

Я так полагаю, Эрик-младший просто везунчик. Ну кто мог предположить, что атаман решил на время залечь у себя дома. Видите ли, жену ему приспичило повидать, гражданскую. Кто мог подумать, что у убивца этого и душегубца, рядышком с деревенькой, да и еще той же самой, где братец мой обосновался, любовь всей жизни может проживать? Сейчас любовь эта вместе с тремя несовершеннолетними отпрысками, двое из которых были мужнины, то есть того, законного, который утоп пару лет назад по пьяни, а один, младшенький — атаманский, в подполе заседала. Молилась. Кому Горко, может, и душегуб, а ей так надежа и опора.

Принц как это услыхал от брательника… Ну тот, естественно, по морде пару раз схлопотал. Может, и не пару. Впрочем, нечего по бандам всяким шарить! Ну так вот, как услыхал, так сразу на хуторок и отправился. С бригадой своей. Человек двенадцать всего, зато отборные. Сплошь ветераны да собутыльники. Это я потом узнала, что супружник мой в свое время повоевать умудрился. Чин даже какой-то имел в освободительной армии Зуберии. Что-то типа капитана.

К дому они подошли уже к ночи. Ну, в деревне ложатся спать рано, да и опять-таки, зазноба под боком, вот, видать, Горко бдительность и ослабил. Дом его моментом обложили, хворостом стены закидали. Собака, кобель такой большой, черный, на привязи, лаяла-надрывалась, а Горко все не шел.

— Слышь! — закричал тогда Эрик из-за поленницы, чрезвычайно удобно для него сложенной чуть поодаль от стен, — Горко, выходи! Выходи, говорю, а то запалим здесь все нахрен!

Но то ли любовь была такой пылкой, то ли собака ором своим все заглушала, но бравый атаман и не думал появляться. Тогда принц с командой начали верещать хором, применяя при этом, насколько я могу судить, выражения с использованием ненормативной лексики.

И тут…

Фьють! — просвистело что-то и принц обалдело уставился на стрелу, воткнувшуюся там, где только что мог быть его нос.

— Горко! — закричал Эрик и пригнулся, — выходи, хуже будет!

— Куда уж хуже? — благоразумно отозвался атаман.

— Выходи, поговорим!

— Знаю я Ваши разговоры.

— Мне лишь узнать от тебя кое-что нужно! Не трону!

Фьють!

— Не трону, говорю, мать твою! Не вылезешь, подожгу здесь все нахрен. И сам пропадешь, и ублюдки твои! Хоть их пожалей.

Горко задумался.

— Но ведь и ты тогда ничего не узнаешь? — задумчиво произнес он.

— Зато удовольствие получу, — зло отозвался принц. Его команда радостно загоготала.

— Выходи, не трону, — повторил Эрик, — последний раз предлагаю.

— Поклянись!

Принц задумался. Он с детства был уверен, что клясться нехорошо. Что-то там было в Писании на этот счет, да и вообще, слово его без пяти минут королевское как-то сомнению никто подвергать не пытался. Слово, оно, сами знаете как, вылетело, замучаешься обратно запихивать. А принц наш, хоть и случалось ему оное нарушать, попытки выразить недоверие к своей персоне, как правило, жестоко пресекал.

— Ну, поклянись! — не унимался Горко.

— Мамой клянусь! — растерянно выкрикнул принц.

Через пару минут напряженного молчания атаман отозвался:

— Не, ей не надо! Чем-нибудь еще поклянись!

Эрик задумался. Непонятно, чем не удружила бравому атаману королева, но с его желаниями пока следовало считаться.

— Ну ладно, — ответил принц, — тогда женой!

Горко, похоже, снова задумался.

— А больше ничем не можешь? — неуверенно отозвался он.

— Слушай, — вспылил принц, — имей совесть! Я что, всех своих родственников должен перечислять?