— В Двуречье? — изумленно воскликнул Валерий. — Да на каком языке вы разговаривали?

— Разговаривали! — Фарбер выглядел польщенным. — Я немножко знаю классический диалект, но одно дело немножко знать, а другое — м-м-м… разговаривать… Он, насколько я понимаю, говорит на старом диалекте, который существовал до двадцать третьего века до нашей…

— Ной Соломонович! Да не томите, скажите наконец, на каком языке вы с ним говорили?!

— Я же говорю тебе, — развел тот сухонькими ручками, — на шумерском.

Дождь перестал, медленные тучи сползли с солнца. Оно клонилось к закату, и люди и овцы отбросили тени далеко в сторону от караванной тропы. Долго тянулась с левой руки оливковая роща, потом пошли луга, пересеченные тут и там каналами с желтоватой водой. Трава была хорошая, густая, но пустить сюда стадо пастухи остерегались, потому что эти пастбища принадлежали чужим родам, схватываться с которыми не было никакого расчета. Хозяин воды велел пригнать стадо в Город — двенадцать овец отдать в храм, в жертву богу Нанна, а остальных обменять у тамошних богатых купцов на медь, серебро и ткани. Аданазир, старший сын Хозяина воды, не первый раз гонит караваны в Город и знает, как лучше совершить мену.

Поигрывая плеткой, ехал Аданазир во главе каравана на крепком молодом осле. Хоть и жарко стало, а ярко-красный шерстяной плащ Аданазир не сбрасывает. Не пристало ему ехать полуголым, не простой ведь он пастух.

Другое дело — Шамнилсин. Как и другие пастухи, он скинул с плеч свой плащ и идет в одной юбке. Юбка у Шамнилсина хорошая, красная с синим, полосатая. Новая совсем еще юбка. Не худо бы поберечь такую юбку, но уж очень не хочется появиться в Городе в старом тряпье. Про Город он много слышал — живет там столько людей, что никто не сосчитает, и там стоит храм богу луны высотой до неба, а базары такие многолюдные и шумные, что человеку ничего не стоит потеряться там, как малому ребенку в тростниковом лесу. Богат и могуч Город. Из многих стран — с высоких гор на востоке, из пустыни на западе — везут туда товары. А с юга плывут корабли, тоже с товарами, и по каналу достигают Города.

Первый раз идет он, Шамнилсин, с караваном в Город. Вот почему радостно у него на сердце. Может быть, в Городе ему удастся совершить мену: отец, искусный гончар, вылепил из глины шесть фигурок, хорошенько обжег, облил земляной смолой, — красивые получились фигурки, может, удастся выменять их на браслет для Кааданнатум. Очень она любит браслеты, один у нее уже есть — из раковин и бусин сердолика, и она носит его на руке.

При мысли о жене Шамнилсин улыбнулся во весь рот. Две луны назад Хозяин воды дал эту девушку ему в жены. Она уже совсем взрослая, ей двенадцать лет и четыре года, она быстронога и любит украшения, и у нее красивое имя — Кааданнатум. Она дочь Хозяина воды от рабыни. Шамнилсин получил ее, конечно, не задаром: он должен отработать Хозяину воды половину двенадцати и еще один год. Он должен заботиться о стаде Хозяина: чтобы оно умножалось и овцы были к нужному времени жирны, а к другому времени — шерстисты.

Хоть и молод он, Шамнилсин, — еще трех лет недостает, чтобы было дважды по двенадцать, — а пастух он хороший. Он знает все овечьи повадки, и какой нрав у каждого барана, и какая им нужна трава. И на осенних играх, когда юноши и мужи соревнуются, кто быстрее снимет шкуру с зарезанной овцы, он, Шамнилсин, был не из последних. Рука у него быстрая, ловкая. Потому, должно быть, и отличил его Хозяин воды, дающий жизнь Роду. Потому и дал ему в жены свою дочь от рабыни.

И уже завиднелась впереди пальмовая рощица. Погонщики, которые и раньше хаживали в Город, говорили, что за рощей дорога выйдет к Реке, к густым тростниковым зарослям. Там будет ночлег и водопой. Хорошо бы дойти засветло. В тростниковом лесу, всем известно, водятся дикие кабаны и змеи. А то и на льва, чего доброго, можно нарваться.

Старый Издубар, отец Хозяина воды, не боялся львов. Один на один выходил он на страшного зверя, вооруженный копьем и кинжалом. Ох и богатырь был! Он-то, Издубар, и привел когда-то свой Род в эту долину. Слыхал Шамнилсин от старых людей, что жили они раньше, в старину, где-то в горах, а когда истощились пастбища, пришли сюда, в долину. Старому Издубару не сиделось на месте. За долгую свою жизнь — два раза по шестьдесят лет — исходил он всю сушу с грозным своим копьем, а под конец жизни заперся в большом доме, окруженном крепкими стенами, и оттуда пошел Город. Так старые люди говорили.

Хозяин воды был его младшим сыном и поэтому не мог стать во главе Рода. Но вдруг поумирали его старшие братья. Говорили об этом всякое. Может, разгневали они богов и навлекли на свои непутевые головы гибель, ведь боги обид не прощают, а может, поубивал их Хозяин воды. В ту пору был он молод и звали его Уздубар. И после смерти братьев стал он Хозяином колодца и стада, и Род, покинутый старым Издубаром, великим охотником, подчинился молодому Хозяину.

Теперь-то и он уже стар. Он сильно преумножил стадо и вырыл для воды много каналов, и вода питала посевы ячменя и виноградники. И уже не Хозяином колодца, как встарь, а Хозяином воды называли Уздубара. Боги были милостивы к нему, и особенно Эа, бог воды, обитающий под землей. Но очень ему хотелось сравняться славой с отцом, и велел Хозяин воды приближенным людям, страже своей, говорить, что он великий охотник, убивший двенадцать львов и столько же кабанов. Но весь Род знал, что это только слова, на самом деле ничего не было. Но говорить об этом вслух никому не дозволялось под страхом наказания.

И еще Хозяин воды велел называть себя не Уздубаром, а Издубаром, как его отца, который давно уже лежит в глиняном гробу и исправно получает пищу и питье, чтобы его дух не вышел наружу и не потревожил сына за то, что принял имя отца своего.

У каждого свои заботы. У Хозяина — одни, а у него, Шамнилсина, другие. Вот он уже взрослый мужчина, и у него есть своя хижина, сплетенная из тростника и обмазанная глиной. Есть женщина. И есть два кувшина, и два блюда из хорошей глины, и ступка для растирания зерен, и два ножа — один из кремня, второй — из меди. И когда он отслужит Хозяину положенный срок, может быть, Хозяин даст ему участок, орошаемый водой и пригодный для ячменя или виноградника. Но это еще не скоро.