Сзади пробежали человека три-четыре, но никто не посмотрел на Моргота, а он не оглянулся. На площадке ниже шумно открылась дверь лифта, кто-то еще спускался по лестнице, хлопнула дверь подъезда, и на дорожке, ведущей к проезжей части, показались две женщины в халатах и в тапочках. Моргот не сразу понял, зачем они все бегут вниз: неужели из окон пожар видно хуже? Но обе женщины, шаркая тапочками, перебежали через дорогу и подхватили за руки двух плачущих девочек, которых толкали пожарные, разворачивая шланги, и повели в сторону, что-то нашептывая на непонятном девочкам языке. Миротворец с женой вытаскивали из дома какие-то коробки, мужчины, вышедшие из подъезда, спешили к ним на помощь.

Из брандспойтов ударили струи воды, в небо густыми клубами понесся серый дым, перемешанный с паром. Пожарные ругались на миротворца и его добровольных помощников, а помощники все прибывали — и из подъезда Сенко, и из соседних подъездов; по цепочке передавали вещи, которые выносили из дома, — подальше от огня. Огонь перекинулся на крышу дома неожиданно, словно перепрыгнул на нее, спасаясь от воды. Вместо обычного шифера дом был крыт каким-то странным материалом, похожим на резину, который хорошо горел и исходил черным дымом.

Пожарные орали и выразительно жестикулировали, давая понять, что они думают о выносе вещей и людях, которые путаются у них под ногами. Плачущих девочек окружили женщины — их собралось не меньше десятка. На плечах девочек появились шерстяные кофты, а на ногах — носочки.

Моргот стоял и равнодушно смотрел на происходящее, когда запоздалые шаги сверху приблизились к нему и удивленный голос спросил:

— Громин? А ты что здесь делаешь?

Моргот оглянулся: Сенко стоял перед ним в тренировочных штанах с вытянутыми коленками и в тапочках на босу ногу. Над его макушкой поднимался упругий хохолок, и Моргот нашел это смешным.

— Можно бесконечно смотреть на три вещи в этом мире: как горит огонь, как течет вода и как другие работают. Идеальное зрелище — пожар, — Моргот отвернулся обратно к окну, нисколько не задумываясь о том, как объяснит свое присутствие здесь в этот час. А Сенко встал рядом и замолчал, наблюдая за пожаром вместе с Морготом. Они стояли долго, минут десять, и уже никто из добровольных помощников не рисковал подходить близко к крыльцу: горела мансарда.

Крыша сложилась карточным домиком, но огня над ней почти не было — его сбили водой. Стены пропитались влагой, с них кусками отваливалась штукатурка, и, наверное, сквозь перекрытие в комнаты внизу натекло много воды. От гаража мало что оставалось, огонь сожрал все, что горело, и теперь только шипел и дымил тлеющими останками собственности миротворца. Сенко молчал, а когда Моргот покосился на него, то увидел на его глазах слезы. Сенко поймал его взгляд, но ничуть не смутился.

— Громин, ты знаешь… Я бы убил этого парня. Я много раз смотрел на него из окна и представлял себе, как буду его убивать. Но когда я увидел огонь, я побежал вниз, даже не вспомнив об этом. Я хотел помочь вынести вещи… Громин, может быть, они победили нас поэтому? Мы придурки, Громин, мы настоящие придурки! Посмотри, никто из его товарищей не вышел на улицу… Только наши…

— Они боятся выходить на улицу ночью, — ответил Моргот. — Они просто боятся. А у наших рефлекс, генетическая память. Пожар — надо бежать. Носить воду, вытаскивать вещи… Это нормально.

Сенко повернул голову и пристально посмотрел на Моргота. И молчал довольно долго, изучая его лицо, а потом сказал:

— Громин, пойдем-ка наверх, пока никто тебя здесь не увидел. Раз уж ты остался у меня ночевать, зачем разгуливать по лестницам?

Моргот кивнул и оттолкнулся от подоконника. Но, не пройдя и трех шагов до лестничного пролета, вдруг качнулся, хватаясь за перила, и упал коленками на первую ступеньку — у него до тошноты закружилась голова.

— Ты чего? — Сенко схватил его за локоть. — С тобой все нормально?

— Нормально, — ответил Моргот сквозь зубы: коленки он разбил здорово. То ли надышался бензином, то ли эмоциональное напряжение оказалось слишком сильным. Пожалуй, исполненный на этот раз ритуал был гораздо интересней остальных, и ощущение наваждения не пропадало.

Сенко поставил чайник на плиту и достал из холодильника бутылку водки, когда они добрались до его кухни.

— Выпьешь? — спросил он Моргота, который уселся за стол и смотрел из окна на последствия пожара.

Моргот покачал головой: водки ему совсем не хотелось. Он чувствовал себя усталым и разбитым, как будто за последние полчаса выплеснул из себя всю энергию и больше ее не осталось. Его знобило. Сенко ушел в комнату, вернулся в свитере и накинул Морготу на плечи шерстяной плед.

— Ну, если водки ты не хочешь, чайку попьем.

Моргот достал из кармана пачку сигарет и закурил; плед его раздражал. Постепенно на него сходило ощущение уюта и тепла: сегодня у Сенко на кухне было прибрано, на столе стояла только сахарница и вазочка с печеньем, и грязная посуда не громоздилась в раковине, — не иначе, к нему вечером заглядывала подружка. Но вместе с этим Моргот почувствовал болезненную тоску: по лампам в абажурах, по занавескам на окнах, по газовой плите, на которой шумит нормальный эмалированный чайник без кипятильника из лезвий внутри. Он вспомнил фары, по одной из которых стекал и капал на пол гаража бензин, и двух девочек — одну долговязую и нескладную, а другую — маленькую и хорошенькую.