— А ты где был?! — упрекиул Андрие. — Что-то я не примечал тебя на баррикадах, старый хрыч!

— А кто кормил вашего брата?! — всерьез обиделся Огюстен. — Накопил за десяток лет пять сотен франков, все в вашу утробу ушло, почти даром! Марта каждый деньпо два горшка горячей похлебки на ваши баррикады таскала!

— Ну, прости, прости, Огюстен! — спохватился Андрие. — Я все знаю. Сорвалось глупое слово. И не со зла на тебя, а потому… — Он потерянно махнул рукой и снова повернулся к Варлену, присевшему к столу. — Ты жив, Эжен! Какое счастье! И Луи жив!..

— Знаю, Огюстен передал записку… Но боюсь, Жюль, наше «счастье» окажется весьма и весьма недолгим! Рано или поздно они схватят нас.

— Да, если останемся здесь. Надо убираться из Парижа, Эжен! И как можно скорее. Именно здесь нам, членам Коммуны, грозит наибольшая опасность! У тебя есть какие-нибудь документы?

— Нет, Шюль. Да разве мы думали, разве допускали возможность…

— Погоди, погоди, Эжен! — перебил Андрие. — Не спеши с выводами и трагическими предчувствиями. Прежде всего, наверно, тебе необходимо перекусить и выпить стаканчик вина для бодрости. О, наш кормилец уже волочет что-то! Опять жареная ворона, Огюстен?

— Скажи и за ворону спасибо, злоязычный федератишка!

С беспокойством поглядывая на входную дверь, Огюстен поставил перед друзьями глиняную миску с фасолью и бутылку дешевой анисовой водки, перно. Он, естественно, побаивался и за себя и за свое заведение, но давняя рабочая дружба не позволяла поступить иначе.

— А ну, ешьте, Эжен! И вопреки вашим дурацким привычкам глотните перно! Андрие прав: чем дальше и чем скорее уберетесь из Парижа, тем лучше. Может, удастся перебраться в Швейцарию, она пока не выдавала эмигрантов нашим сучьим властям!

— У меня есть еще в Париже дела, — неохотно заметил Варлен, — Мне необходимо повидать Луи…

— Но вы чрезвычайно рискуете, Эжен! — перебил Андрие.

— Да, наверное. Но иначе не могу.

Андрие печально, но без осуждения покачал головой.

— А вы слышали, Эжен, что произошло с Луизой Мишель?

— Нет.

— Мне рассказали вчера. После боя на Пер-Лашез ей удалось переодеться и пробраться домой. Там узнала, что версальцы, не застав ее дома, угнали в тридцать седьмой бастион мать, Мари-Анну. Луиза бросилась следом, сама отдалась в руки палачам. Но своего добилась: мать отпустили!

— Иного поступка от Красной девы Монмартра и нельзя было ждать, — с чувством невольной гордости тихо отозвался Варлен, ставя на стол стакан. — Она и в смерти останется истинной коммунаркой.

Андрие с силой стиснул ладонями виски, покачал из стороны в сторону головой.

— Они же ее замучают!

— Наверно…

Жюль тоже глотнул вина, вздохнул.

Андрие был избран в Коммуну на дополнительных выборах 16 апреля от первого округа, как раз того, где сейчас догорает Тюильри. Там ему, конечно, появляться невозможно. В этот аристократический центр Парижа, занятый солдатами Версаля еще 24 мая, за последние дни вернулись бежавшие от Коммуны всевозможные графы и бароны, министры и генералы Тьера, попы и владельцы крупнейших заводов и мастерских, — идти туда для Андрие означает верную смерть. Хорошо, что у него нет родных!

Брякнул дверной звоночек в первой комнатке кафе, нетерпеливый посетитель требовательно позвенел монетой по оцинкованной стойке.

— Эй, старый мухомор Огюстен! Где ты?

Огюстен ушел, плотно притворив дверь, многозначительно посмотрев на притихших друзей.

Варлен и Андрие посидели молча, погруженные в свои невеселые думы. Эжен прикидывал, что ему делать дальше, и одновременно, как бы какой-то другой частью сознания, припоминал историю их более чем пятилетней дружбы с Андрие. Его, Эжена, всегда томила неуемная жажда знаний, и с Жюлем Андрие они познакомились на вечерних рабочих курсах, где Жюль преподавал математику и счетоводство. Как-то, столкнувшись в коридоре, разговорились, а симпатия между ними возникла давно, еще до этого разговора. Выяснилось, что оба любят поэзию, а Жюль достаточно хорошо владеет древнегреческим и латынью. Наивному и восторженному Варлену тогда представлялось, что перед ним простирается необъятная, бескрайняя жизнь и ему необходимо знать все, что изучают студенты Сорбонны и Коллеж де Франс. Жюль с удовольствием и сначала за весьма умеренную плату, а потом и вовсе бесплатно согласился давать уроки братьям Варлен…

Так их впервые свела судьба. Жюль работал чиновником в Ратуше, знал о всевозможных махинациях, коррупции и подкупах, о том, как крупные чиновники, члены Законодательного корпуса типа Жюля Фавра жульнически наживали огромные состояния; поэтому он ко многому относился так же, как и Эжен. Не один запавший в память вечер провели они втроем — братья Варлен и Жюль Андрие, беседуя обо всем то в мастерской Эжена, то в крохотной квартирке Жюля, то просто за столиком уличного кафе в тени каштанов и акаций… Как молоды они тогда были, какими восторженными юнцами, как свято верили в неизбежность скорого наступления нового светлого века!..

— Да, Эжен, было, было, — словно отвечая на подслушанные мысли собеседника, грустно произнес Андрие. — Никогда не забуду, как в один из наших первых вечеров ты читал мне Беранже. Теперь мы с тобой, вероятно, разлучаемся надолго, если не навсегда. У меня припасены документы на имя некоего преуспевающего виноторговца, и, может быть, мне удастся с ними перебраться в Швейцарию. Ночь, которая сейчас наступила или наступает в Париже, видимо, продлится десятилетия, пока нация, ее рабочий класс не соберется с силами для нового удара. Давай, дружище Эжен, выпьем на прощание за будущую встречу, когда над Францией спова запоют утренние птицы!