Все движения его были спокойны, размеренны и казались медленными, как будто он никогда и никуда не торопился, но никогда и не опаздывал. Волосы, в которых пробилась седина, были коротко подстрижены, словно он перенёс тяжёлую болезнь. Печальные синие глаза на усталом лице зажглись добрым светом, когда он вошёл в зал и оглядел шеренги своих гостей.

Царь стал в центре зала, солнце лилось теперь из-за его спины, и стало трудно разглядывать меняющиеся выражения его лица.

– Христос Воскресе! – чуть с хрипотцой, но громко сказал Император.

– Воистину Воскресе! – раздался под высокими сводами дружный хор голосов.

Вопреки ожиданиям многих, кто думал, что Государь начнёт христосоваться со своими свитскими, царь спокойно подошёл к левому флангу, где, выстроенные в каре, стояли раненые, легко заметные издали по белым повязкам на головах и руках. Гофмейстер Бенкендорф не стал противиться нарушению протокола, понимая, что Николай сделал это из сочувствия к раненым – ведь некоторым из них было бы трудно выдержать стоя всю церемонию.

Христосование началось быстро и споро. В числе первых подошёл к Государю подполковник Лебедев.

– Христос Воскресе! – сказал царь и пытливо, но с доброжелательством и сочувствием посмотрел прямо в глаза офицеру.

Лебедев, наслышанный о том, что Государь якобы отводил глаза при встрече с малознакомыми ему людьми, ответил открытым взглядом и чётко произнёс:

– Воистину воскресе!

Государь обнял его, и они трижды, как повелевает православный обычай, поцеловались. Потом царь, не глядя, протянул руку назад, взял из корзины, подставленной ему лейб-казаком, яйцо и вручил подполковнику. Лебедев бережно, в обе ладони, принял подарок и дрогнувшим от волнения голосом произнёс:

– Сердечно благодарю, Ваше Величество!

Прихрамывая, офицер отправился к выходу, а его место супротив царя занял Пётр.

Николай Александрович с добродушной иронией и симпатией, возможными лишь при старом знакомстве, как показалось штаб-ротмистру, посмотрел на него.

Они произнесли пасхальные приветствия, похристосовались, а перед тем, как вручить молодому офицеру пасхальное яйцо, царь совсем по-домашнему участливо спросил:

– Петя, а как ты теперь себя чувствуешь? Раны не болят?

От обращения к нему на «ты» и искреннего отеческого тона Государя Пётр мгновенно вознёсся на небеса, зарделся от радости и нашёлся сказать только:

– Спасибо, хорошо, Ваше Величество! Надеюсь скоро вернуться в строй!..

– Не спеши, мой милый… Война не скоро кончится… Успеешь ещё стать генералом!..

Пётр принял в ладони большое фарфоровое пасхальное яйцо работы Императорского завода, поблагодарил царя и, повернувшись кругом на здоровой уже ноге, стараясь не хромать пошёл к дверям. В соседней зале его ждал Лебедев.

Надев шинели и фуражки, друзья вышли на парадный двор Екатерининского дворца и миновали нарядную золочёную решётку ворот. Они пешком отправились к себе, в Фёдоровский городок.

– Не ожидал, не ожидал… – растерянно пробормотал Лебедев, выйдя за ворота и бережно прижимая к груди фарфоровое яйцо, завёрнутое в платок.

– Чего – не ожидал? – удивлённо спросил гвардеец.

– А того, что наш царь окажется таким славным и добрым человеком… – смущённо сказал Генерального штаба подполковник.

Пётр, узнавший уже немножко Николая Александровича и сам, и из рассказов Татьяны, фыркнул:

– Чего ж тут такого удивительного?

– Но ведь из Ставки в Барановичах, из Государственной думы и «общественных» организаций просачиваются в офицерский корпус слухи о том, что Государь – слабый, ничтожный, пустой человек, ничего не понимающий в военном деле, хотя многие факты говорят об обратном… А вот сегодня я и сам убедился, что он совсем не такой, каким его рисуют недоброжелатели…

– А при чём здесь Ставка?! – удивился Пётр. – Ведь Верховный Главнокомандующий – дядя царя, который так популярен… в армии, хотя в гвардии его терпеть не могут… Что же он не останавливает эти россказни?

– Видишь ли, – размышляя вслух, ответил Лебедев, – эти намёки начались тогда, когда наши войска под руководством великого полководца Николая Николаевича, начальника его штаба Янушкевича и старых дураков генералов, избранных ими в командующие фронтов и армий, начали терпеть поражение за поражением, а победы, не развивая их, превращать в заурядные бои с большими потерями… Тогда бездарности в генеральских эполетах стали искать козла отпущения… Не умея грамотно воевать, в Ставке стали раздувать нехватку винтовок, пушек и снарядов как главную причину поражений… Великий князь Николай Николаевич стал первый кричать: «Снарядов! Патронов! Винтовок! Пушек! Сапог!» – и натравливать армию и общество на своего личного врага – военного министра Сухомлинова, как будто бы тот единолично установил до войны потребность в четыреста снарядов на орудие на всё время боевых действий…